Из варяг в хазары - Посняков Андрей - Страница 61

61

— По твоим словам, ярл, я догадываюсь, чем занимался этот юноша при жизни. — Наклонившись над телом, Никифор положил пальцы на мертвые глаза, опустив веки. — Но это… это страшная смерть. Ты видишь, его пытали.

— Тот, кто сделал это, умрет, — склонил голову ярл. — Быть может, этот парень нехорошо жил, но он здорово помог нам и, похоже, умер, как воин. Да что там творится с лошадьми? Конхобар, посмотри, заодно покличь сюда лысого.

Опустившись на колени, Никифор принялся молиться. Хельги задумчиво посмотрел на крышку стола…

— Сбежал, гад! — ворвался в хижину Ирландец. — И увел с собой всех лошадей.

— То-то они так ржали, — спокойно заметил ярл. — Теперь придется добираться к печенегам пешком… если мы всё же не узнаем ничего и нам придется вернуться. Взгляните-ка! — Он кивнул на стол, на черных досках которого явственно был виден сделанный острым ножом рисунок.

— Откройте пошире дверь… Видите линии?

— Да. — Ирландец подошел ближе, встав так, чтобы не загораживать свет. На столешнице проступали какие-то загогулины, треугольники, кривые линии. — Видно, они обсуждали здесь свой дальнейший путь, — кивнул он. — Лысый слуга говорил, что у его хозяина, Хакона, была такая привычка — рисовать дорогу. Вон, видите, море. Тут река, видно — Итиль, а вот утесы, лес… Еще одна река, и прямо на ней — город. Что это за руны над ним, Никифор?

— Это не руны, это буквы.

— Буквы? И что же они значат? Можешь прочитать?

— Могу. Здесь написано — «Белые стены».

— «Белые стены»… — задумчиво повторил ярл. — Так хазары называют Саркел.

— Саркел? — воскликнул Ирландец. — Так ведь мы именно туда и собирались с караваном купца бен Кубрата.

— Но почему так грубо? — Никифор недоверчиво покачал головой. — Саркел. Словно нас нарочно туда зазывают. Ишь, разрисовались. Наверное, считают нас уж совсем непроходимыми глупцами.

— А с чего б им считать нас умниками? — засмеялся Ирландец. — Что, сами-то они, этот Лейв Копытная Лужа с Хаконом, так уж умны? А нас-то уж они наверняка считают ну никак не умней себя.

— Ты прав, Ирландец. — Хельги отошел от стола и, скрестив руки на груди, остановился над истерзанным телом Войши. — Может быть, это и ловушка. Но мы туда поедем! Нам ведь всё равно нужно в Саркел. И кому-то… — Он перевел взгляд на труп. — Кому-то от нашей поездки станет очень нехорошо, клянусь молотом Тора.

— И я клянусь отомстить, — кивнул Конхобар. — Клянусь посохом Луга.

— Я тоже клянусь, — махнул рукой Никифор. — Хотя Господь и против всяческих клятв.

Похоронив, как смогли, всё, что осталось от несчастного Войши, друзья немного постояли над могилой и медленно направились к южным воротам Итиля.

Сочились мелким дождем низкие серые тучи, весело чирикали воробьи на деревьях, и, несмотря на декабрь, остро пахло весной.

Глава 20

ВАЛГАЛЛА МАЛЫША СНОРРИ

Декабрь 862 г. Печенежские степи

Смерть встала предо мной. И я бы мог

Земную славу простодушно славить,

И струны строить, и напевы править,

Где заодно хвалимы мир и Бог.

Райнхольл Шнайдер. «На закате истории»

Сурожского работорговца Евстафия Догорола Бог наказал горбом, но зато с лихвой отпустил хитрости. И если бы, как считал сам Евстафий, еще бы хоть чуть-чуть добавил везенья, то не было бы никаких причин жаловаться на судьбу. А так… Что толку в уме и хитрости, когда нет удачи?

Вот и в этот сезон — привез из Сурожа в Саркел три дюжины амфор вина аж на двух кораблях, расторговался удачно, уже к июлю всё продал и, как следует обмозговав предложения друзей и знакомых, оставил корабли в Саркеле на Бузане-реке, сам же сушей — а как еще? — подался к Итилю, где чрезвычайно выгодно, почти за бесценок, приобрел два десятка славянских рабов, красивых и крепких. Приобрести-то приобрел, да вот беда — охранять их было некому: своих людей не хватало, а нанимать вооруженную охрану Догорол опасался — не доверял ни хазарам, ни печенегам, хотя и использовал одного из печенегов — Сармака — в качестве контрагента. Думал, так обойдется, ан нет, не обошлось.

В одну из темных августовских ночей бежали невольники, пристукнув охранников, да так ловко исчезли, словно в воду канули, — только их и видели. А ведь говорить по-хазарски не умели, так, понимали с пятого на десятое. Приказчики — те, кто остался жив, — только головами качали, удивлялись. Один Евстафий не удивлялся — быстро сообразил: нечистое это дело вряд ли обошлось без поддержки итильского купца Ибузира бен Кубрата, которому Догорол помешал в Саркеле своим дешевым вином — сильно сбил цены. Да расторговался быстро и рабов быстро купил — так вот, получай за тот ценовой беспредел, который творишь. Наперед знать будешь! Как будто Евстафий и без того не знал, что нехорошо поступает. Но куда было деваться-то? Коли вино, купленное по дешевке в Корсуни, уже начинало скисать. День-другой, и что с ним потом делать — в реку Бузан вылить? Ах, нехорошо получилось… Да еще и лошади пали, тоже, наверное, не без участия бен Кубрата, видали люди у коновязи его приказчика — волоокого мальчишку Езекию. Ой, не зря этот Езекия около коней крутился, морда чернявая!

И ведь не докажешь ничего, да и кто его, Евстафия, залетного ромея, слушать будет? Честно говоря, у себя в Суроже он бы, сговорившись с другими купцами, точно так же проучил чужеземцев-нахалов. В общем, всё случившееся воспринял купец Догорол как неизбежность. Долго не горевал — всё одно горем делу не поможешь, больше печалили не разбежавшиеся рабы, а павшие лошади — пришлось раскошелиться на новых. Купив, можно было б и в обратный путь тронуться, как говорят в стране склавинов, несолоно хлебавши, да, как говорят там же, пришла беда — отворяй ворота.

Не понравился чем-то незадачливый сурожец каган-беку Завулону, ныне покойному, чтоб он в аду жарился на самой большой сковородке. И вроде Евстафий нигде ему дорожку не переходил, даже взятку — как подсказали — заранее дал: подарил красивого армянского мальчика, который, правда, вскоре подох, собака, объевшись недозрелыми сливами. И хотя тут уж Догорол явно ни при чем был, осерчал на него каган-бек, даже велел бросить в тюрьму и приковать цепью к каменной стене, словно какого-нибудь должника-неплательщика. Потом уже, когда вышел из темницы, сообразил: видно, кто-то каган-беку гораздо лучшую взятку дал, да хоть тот же бен Кубрат или Вергел. Ох, грехи наши тяжкие… Недаром говорится — от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Впрочем, Евстафий воспринял случившееся вполне философски: пока жив — и ладно. Могло ведь и хуже быть. А так — что ж… Разыскал своих, сходил вечером в баню — неплохая баня в Итиле, ничуть не хуже сурожских — и следующим утром засобирался в обратный путь.

До Саркела мно-ого фарсахов, за один день не пройдешь, не пройдешь и за пару. Да еще печенеги всюду рыщут, словно голодные волки. Надо же, совсем обнаглели, ворвались среди бела дня в город, разграбили дворец каган-бека, самого каган-бека убили — туда ему и дорога, змею. Ужас что творится! Потому, подсчитав оставшееся серебришко — не только серебришко, но и блестящие золотые солиды у Евстафия в заначке были! — решил купец всё-таки нанять надежную охрану да знающего проводника.

Сказано — сделано. Где еще проводников да охрану искать, как не на рынках? За день Догорол обошел все — и нашел-таки. Четверо варангов — так ромеи называли норманнов — воины хоть куда. Один — молодой, мордатый, толстый, по глазам видать — гад, каких мало, да Евстафию не до выбора было. Как говорится, на безрыбье… Второй — здоровенный висолоусый детина самого глуповатого обличья, этот понравился купцу больше всех. Третий — тощий, но видно, что жилистый, сильный, с рожей висельника. Чернявый, больше похож на хазарина или печенега, нежели на варанга. Ну, и четвертый — седой длиннобородый старик, Евстафий его принял было за главного, и ошибся — верховодил всем молодой толстяк. Правда, висельник с вислоусым не особо-то его слушались, себе на уме были, уж на это-то у сурожца был взгляд наметан.