Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Дик Филип Киндред - Страница 23

— Прекрасно.

— Потом перезвоню тебе и скажу, что он сказал.

— Прекрасно, — сказал Эл.

— А его номер? Ты вроде собирался мне его дать.

Он продиктовал Тути телефонный номер Хармана. Положив трубку, откинулся и стал ждать.

Через полчаса телефон зазвонил, и, сняв трубку, он снова услышал голос Тути.

— Звоню ему, — сказал Тути, — и говорю: «Слышь, мужик, я знаю про эту «Маленькую Еву“. Что думаешь делать?» Правильно?

— Отлично, — сказал Эл.

— Он говорит: «Что–что?» Я говорю снова, что говорил.

— Он занервничал?

— Не, ничуть, — сказал Тути.

— А что?

— Да ничего. Спросил, сколько мне надо.

— Как? — изумился Эл.

— Он говорит: «Сколько тебе штук «Маленькой Евы“?» Хочет продать мне сколько–то пластинок «Маленькая Ева», он звукозаписью занимается. Я записал название его фирмы. — Пауза. — Называется «Пластинки Тича».

— О боже, — сказал Эл. — Он принял тебя за торговца пластинками, решил, что ты хочешь сделать заказ.

— Он говорит, что продает их только в коробках, — сказал Тути, — по двадцать пять штук со скидкой в сорок процентов. И еще говорит: «Сколько надо проспектов? Они идут бесплатно».

— А ты что сказал?

— Говорю, перезвоню позже, и вешаю трубку. Правильно?

— Правильно, — сказал Эл. — Большое спасибо.

— Слышь, — сказал Тути, — а что, эта «Маленькая Ева» касается цветных и всех ихних проблем?

— Нет, — сказал Эл. — Это же песня. Пластинка.

— Моя жена говорит, — сказал Тути, — что «Маленькая Ева» — это цветная малышка.

Он еще раз поблагодарил Тути и повесил трубку.

Что ж, это дельце совершенно не выгорело.

Из кухни появилась Джули.

— Ужин не ждет, — сказала она.

— Хорошо, — сказал Эл, погруженный в свои мысли.

Проходя на кухню и придвигая к столу свой стул, он думал: этот парень явно не очень–то нервничает из–за своих грязных пластинок. И они вовсе не призрак из его прошлого; он по–прежнему может поставлять их в коробках на двадцать пять штук.

За едой он обмолвился жене, что Лидия Фергессон выставила его из дома. Лицо Джули тут же заполыхало.

— Черт бы ее побрал, — сказала она в бешенстве. — Вот, значит, как? Будь я там, я бы заставила ее заткнуться. Непременно заставила бы. — Она уставилась на него, так глубоко захваченная своими переживаниями, что уже не могла говорить.

— Может быть, он, когда умрет, оставит мне что–нибудь, — сказал Эл. — Может, он вообще все завещает мне. Детей–то у него нет.

— Меня это не заботит! — крикнула Джули. — Меня заботит их обращение с тобой. Сначала он тайком от тебя затеял эту продажу, хотя прекрасно знает, что без этой стоянки ты лишаешься куска хлеба, а потом они еще и вытирают об тебя ноги. Боже, как жаль, что меня там не было! И эта стерва еще заставила тебя везти ее домой. Как будто ты ей шофер!

— Это была моя идея, — сказал он. — Отвезти ее домой, чтобы самому посмотреть, как он там и что с ним такое.

— Он для тебя — ничто! Он в прошлом, куда нет возврата, — сказала она. — Не думай больше об этом старике; забудь, что когда–то видел его и знал, — думай о будущем. И никогда к ним больше не ходи. Лично я туда ни ногой, хватит с меня их покровительства.

— Честно говоря, — сказал Эл, — я решил сегодня же съездить туда снова.

— Это еще зачем? — выпалила она, дрожа от негодования.

— Мне не нравится, когда меня вот так вышвыривают. Думаю, я должен туда вернуться. Из чувства собственного достоинства и гордости.

— Вернуться и сделать что? Да она тебя просто оскорбит; ты ни с кем из них не можешь за себя постоять; ты слишком слаб, чтобы иметь с ними дело. Нет, не слаб. Но… — Джули повела рукой, совсем забыв о еде. — Не способен смотреть в лицо грубой действительности.

— Теперь я просто обязан вернуться, — сказал Эл. — После того, что ты сказала.

По крайней мере, так это ему представлялось. Другого достойного пути не существовало. Даже моя жена, думал он, смотрит на меня свысока.

— Тогда лучше прими какую–нибудь из этих своих таблеток, — сказала Джули. — Прими дексимил, он у тебя есть. Когда ты их принимаешь, у тебя вроде как больше задора.

— А что, хорошая идея, — сказал Эл. — Приму.

— Ты это серьезно? — спросила Джули. — Хочешь напрягать мозги на износ ради этих людишек, даже без какой–либо выгоды?

— Поеду и спрошу у него, что такое он делал в округе Марин посреди рабочего дня, — сказал Эл. — Очень мне это любопытно.

Но на самом деле он жаждал ответить на враждебный выпад Лидии Фергессон; он чувствовал, что должен постоять за себя. Жена заставила его прийти к такому заключению — или же, по крайней мере, ускорила процесс. Через день–другой, решил он, я бы и сам к этому пришел.

Глава 8

Услышав, что к обочине возле дома подъехал автомобиль, Лидия Фергессон подошла к окну и посмотрела вниз.

— Опять этот отвратительный, тошнотворный тип, — сказала она. — Этот Эл.

— Вот и славно, — сказал старик.

Откинувшись на кушетке, он как раз думал, что было бы неплохо, если бы кто–нибудь составил ему компанию. Он все еще был подавлен. Силы к нему не возвращались, он не мог даже одеться и оставался в банном халате; к столу он не спускался, и Лидия подала ему ужин в гостиную.

— Я его не впущу, — сказала Лидия.

— Впусти, — сказал он; слышно было, как Эл поднимается по ступенькам крыльца. — Мы выпьем с ним пива. Пойди–ка и принеси пива. Раньше ему надо было срочно уехать.

В дверь позвонили.

— Я не стану отпирать ему дверь, — сказала Лидия. — Знаешь ли ты, что я ее заперла? На цепочку.

Это его не удивило. Тяжело поднявшись на ноги, он шаг за шагом преодолел пространство гостиной; она смотрела, как он все ближе и ближе подбирался к входной двери. Ему потребовалось немало времени, но в конце концов он с этим управился: снял цепочку и повернул дверную ручку.

— Приветствую, — сказал Эл. — Рад видеть тебя на ногах.

— Мы слышали, как ты подъехал, — сказал старик, держа дверь открытой. — Прости, я снова присяду.

Эл вошел в дом и проследовал за стариком через гостиную. Теперь Лидии нигде не было видно, она исчезла. Старик слышал, как где–то закрылась дверь; вероятно, дверь ее спальни. Что ж, вот и хорошо, если учесть ее отношение к Элу.

— У тебя здесь очень мило, — сказал Эл.

Он казался еще более напряженным, чем обычно; стоял, сунув руки в карманы тужурки и ухмыляясь своей суровой, лишенной веселости ухмылкой, так хорошо знакомой старику. Глаза его за стеклами очков поблескивали.

— Присаживайся, — сказал Фергессон. — Женушка твоя с тобой не пожаловала. Видно, все еще дуется на меня.

Эл уселся напротив него.

— Я покупаю новую мастерскую, — сказал старик.

Эл рассмеялся.

— Я серьезно, — сказал старик.

— Понимаю, что серьезно, — сказал Эл.

— Ты удивлен? Вижу, что да.

— Конечно, — сказал Эл. — Когда это случилось? Сегодня?

— Сегодня я туда съездил и посмотрел, — сказал старик. — Это там, в округе Марин. Мне очень рекомендовали, вот я и поехал. В дело вовлечены многие крупные финансисты. Слышал когда–нибудь об Ахиллесе Бредфорде? Он и есть большая шишка, которая за всем этим стоит. Вложены уже миллионы.

— Во что вложены? — спросил Эл. — Что–то я не понимаю.

Ухмылка его исчезла, он, казалось, был озадачен.

— Это торговый центр, — сказал старик. — Называется «Сады». — Он никак не мог припомнить точного названия, оно ускользало. — «Сады Марин», — сказал он. — Один из этих участков для застройки. Вдоль шоссе.

Фергессон иссяк. Из–за недолгого разговора дыхание у него участилось; он сидел, собираясь с силами и потирая рукою грудную клетку. Эл увидел это движение, отметил осторожность, с которой тот обследовал себя и к себе прикасался. Старик убрал руку с груди и положил ее на подлокотник кушетки.

— Будь я проклят, — медленно проговорил Эл.

— Я не буду выполнять никаких работ, — сказал старик. — Никаких физических работ не будет. Буду только руководить, присматривать.