Рукопись, найденная в Сарагосе - Потоцкий Ян - Страница 66

66

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ

Целые сутки мы посвятили отдыху. Образ жизни наших цыган и контрабанда, составляющая главный источник их существования, требовали постоянной и утомительной перемены мест, так что я с радостью провел день там, где мы остановились на ночлег. Каждый немного занялся своей особой; Ревекка прибавила даже кое-какие украшения к своему наряду, и можно было заметить, что она старается привлечь к себе внимание молодого герцога, – так мы с этих пор титуловали Веласкеса.

Все мы сошлись на травянистой лужайке, отененной красивыми каштанами, и, после обеда, более изысканного, чем обычно, Ревекка сказала, что, так как старейшина табора теперь менее занят, мы смело можем просить его продолжить рассказ о его приключениях. Пандесовна не заставил долго просить себя и начал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН

Как я вам говорил, я поступил в школу, после того как исчерпал все поводы для проволочки, какие только мог придумать. Сначала я обрадовался, оказавшись среди стольких своих ровесников, но вечная муштра, в которой нас держали учителя, скоро мне опротивела. Я привык к ласковому обращению тетки, к ее нежному баловству, и мне доставляло удовольствие, когда она сто раз на день повторяла, что у меня доброе сердце. Здесь от этого доброго сердца не было никакого толку, приходилось либо быть начеку, либо получать розги. То и другое я ненавидел. С тех пор во мне родилась непреодолимая ненависть к сутанам, которую я никогда не таил, устраивая им всякие подвохи.

Среди учеников попадались мальчики, у которых память была лучше, чем сердце, и они с удовольствием доносили все, что знали о товарищах. Я создал союз против них, и наши козни мы строили так хитро, что подозренье падало всякий раз на доносчиков. В конце концов сутаны возненавидели всех – как обвиняемых, так и доносчиков.

Не буду рассказывать вам о малозначительных подробностях наших школьных проказ; скажу только, что за те четыре года, пока я учился, шалости мои приобретали все более отчаянный характер. В конце концов мне пришла в голову сама по себе довольно невинная затея, но средства, которые я употребил для ее осуществления, были скверные. Еще немного, и я заплатил бы за эту шутку многолетним тюремным заключением, а то и пожизненной неволей. Вот как было дело.

Среди театинцев, круто с нами обходившихся, ни один не был так строг, как ректор первого класса отец Санудо[31]. Этот священнослужитель не был суров от природы, – наоборот, может быть, слишком чувствителен, и тайные склонности его совсем не отвечали призванию священника, так что в тридцатилетнем возрасте он еще не умел ими владеть.

Беспощадный к самому себе, он стал неумолим к другим. Постоянные жертвы, приносимые на алтарь нравственности, были достойны тем большей похвалы, что, казалось, сама природа предназначала его для совсем другого положения в обществе, чем то, которое он себе избрал. Красивый, как только можно себе представить мужчину, он производил необыкновенное впечатление на всех женщин в Бургосе, но, встретив нежный взгляд, он опускал глаза, хмурил брови и делал вид, будто ничего не замечает. Таким был когда-то театинец Санудо.

Но эти победы истощили его душевные силы; вынужденный избегать женщин, он не переставая думал о них, и враг, с которым он давно сражался, овладел его воображением с новыми силами. В конце концов он тяжело заболел, долго потом не мог поправиться, а когда наконец выздоровел, болезнь оставила ему после себя невероятную раздражительность. Малейшие наши проступки выводили его из себя, наши оправданья вызывали у него на глазах слезы. С тех пор он все время задумывался, и часто взгляд его, вперенный в пространство, выражал нежность, если же его выводили из этого состояния умиления, в глазах была не суровость, а скорей боль.

Мы слишком хорошо научились следить за нашими наставниками, чтобы такая резкая перемена могла ускользнуть от нашего внимания. Но мы никогда не догадались бы о причине ее, если б вдруг один неожиданный случай не навел нас на правильный путь.

Для ясности мне надо вернуться немного назад. Самыми известными семьями в Бургосе были графы де Лирия и маркизы де Фуэн Кастилья. Первые принадлежали к Тем, кого в Испании называют агравиадос[32], – то есть несправедливо лишенные заслуженного звания гранда. Несмотря на это, остальные гранды были с ними накоротке, как если б они действительно были им ровней.

Главой семейства де Лирия был семидесятилетний старик, весьма благородный и приветливый в обхождении. У него было два сына, но оба умерли, и все его имущество должно было перейти к молодой графине де Лирия, единственной дочери его старшего сына.

Старый граф, не имея прямых наследников, обещал руку внучки маркизу де Фуэн Кастилья, который, в случае если брак состоится, должен был получить титул графа де Фуэн де Лирия-и-Кастилья. Нареченные как нельзя лучше подходили друг другу и по возрасту, и по внешности, и по характеру. Оба нежно любили друг друга, и старый Лирия любовался, глядя на их невинную любовь, напоминавшую ему счастливое время его собственной молодости.

Будущая графиня де Фуэн де Лирия жила в монастыре салезианок, но каждый день ходила обедать к деду и оставалась у него весь вечер в обществе своего суженого. В это время при ней была дуэнья по имени донна Клара Мендоса, тридцатилетняя женщина, очень добродетельная, но отнюдь не ханжа; старый граф не жаловал таких людей.

Каждый день, направляясь во дворец старого графа, сеньорита де Лирия со своей дуэньей проезжали мимо нашей коллегии. А у нас в это время бывала перемена, и многие из наших стояли у окон или подбегали к окнам, как только послышится стук колес.

Подбежав к окну, они часто слышали, как донна Мендоса говорила своей молодой воспитаннице:

– Посмотрим, нет ли прекрасного театинца?

Так все женщины называли отца Санудо. И действительно, дуэнья так и впивалась в него, что же касается молодой графини, та смотрела одинаково на нас всех, – оттого ли, что мы по возрасту больше напоминали ей нареченного, – или старалась отыскать глазами двух своих двоюродных братьев, учившихся в нашей коллегии.

Санудо вместе с другими подходил к окну, но как только замечал, что женщины обращают на него внимание, хмурился и с презрением отходил прочь. Нас поражало это противоречие. «В конце концов, – говорили мы, – если у него такое отвращение к женщинам, зачем он торопится к окну, а если он жаждет их видеть, зачем отворачивается?»

Один из учеников по фамилии Вейрас сказал мне один раз, что Санудо больше не враг женщин, как раньше, и что он это докажет. Этот самый Вейрас был моим лучшим другом во всей коллегии, а попросту сказать, помощником во всех проделках, которые часто сам изобретал.

В то время появился роман под заглавием «Влюбленный Фернандо». Автор расписал в нем любовь такими яркими красками, что книга показалась нашим наставникам крайне опасной, и они строго запрещали нам читать ее. Вейрас, раздобыв экземпляр, засунул ее в карман, но так, что большая часть осталась на виду. Санудо заметил и отобрал запретную книгу. Он пригрозил Вейрасу самым суровым наказанием, если тот еще когда-нибудь позволит себе что-нибудь подобное, но вечером не вышел к нам, сказавшись больным. Под предлогом тревоги о его здоровье мы неожиданно вошли к нему в комнату и застали его погруженным в чтение опасной книги, с глазами, полными слез, говоривших о наслаждении, которое она ему доставляла. Санудо смутился, мы сделали вид, что ничего не заметили, а вскоре получили новое доказательство того, что в сердце бедного священника произошла огромная перемена.

Испанки тщательно исполняют религиозные обряды и каждый раз обращаются к одному и тому же исповеднику. Они называют это: buscar el su padre. В связи с этим злые языки, видя в церкви ребенка, спрашивают, не пришел ли он бускар эль су падре, то есть искать своего отца.

вернуться

31

Sanudo (исп.) – безумный

вернуться

32

agraviado (исп.) – обиженный, оскорбленный