Рукопись, найденная в Сарагосе - Потоцкий Ян - Страница 79

Во время пребывания в коллегии театинцев я часто думал о том, как счастливы, наверно, маленькие нищие, сидящие у дверей нашей церкви. Участь их казалась мне гораздо приятней моей. На самом деле, в то время как я увядал над книгами, не зная, как удовлетворить своих учителей, эти счастливые дети нужды бегали по улице, играли в карты на ступенях паперти и рассчитывались друг с другом каштанами. Иногда они дрались до изнеможения – и никто их не останавливал; вываливались в песке – и никто не заставлял их мыться; раздевались прямо на улице и стирали рубашки у колодца. Ну, можно ли вообразить существование приятней?

Мысли о такого рода счастье очень занимали меня во время пребывания в подземелье, и я решил, что лучше всего будет, если, выбравшись из узилища, я поведу до конца епитимьи образ жизни нищего. Конечно, я уже получил некоторое образование и по разговору можно было отличить меня от сотоварищей, но я надеялся, что сумею без труда усвоить их язык и обычаи, с тем чтобы потом, через два года, вернуться к своим. Хотя мысль эта была довольно странная, но из того положения, в каком я находился, я не мог найти лучшего выхода.

Приняв это решение, я отломил кусок лезвия от ножа я стал трудиться над одним из прутьев решетки. Пять дней бился я, прежде чем мне удалось его выломать. Я тщательно собирал обломки камней и засыпал ими отверстие, так что ничего нельзя было заметить.

В тот день, когда я кончил эту работу, корзинку мне принесла Хиральда. Я спросил, не боится ли она, как бы случайно не проведали, что она кормит в подземелье какого-то неизвестного парня.

– Нисколько, – ответила она, – подъемная дверь, через которую ты сюда попал, выходит в особый павильон, Двери которого я приказала замуровать под тем предлогом, будто он пробуждает в герцогине горькие воспоминания. А коридор, по которому мы ходим к тебе, ведет из моей спальни, и вход в него закрыт обоями.

– Но дверь, наверно, железная?

– О нет, – возразила она. – Дверь довольно легкая, но тщательно скрыта; к тому же я, уходя, всегда запираю свою комнату на ключ. Тут есть и другие подземелья, как это, и, по-моему, еще до нас здесь, наверно, жил не один ревнивец и совершалось не одно злодеяние.

Сказав это, Хиральда хотела уйти.

– Почему ты уходишь, сеньора? – спросил я.

– Мне некогда, – возразила она, – у герцогини нынче кончается шестая неделя траура, и она хочет поехать кататься.

Я узнал, что мне было нужно, и больше не удерживал Хиральду, которая ушла, на этот раз не запирая за собой дверь. Я как можно скорей написал герцогине, что прошу меня простить, положил письмо на решетку, потом вынул прут и – пройдя до тех пор недоступную мне часть подземелья, а затем темный коридор, очутился у какой-то запертой двери. Я услыхал стук пролетки и топот лошадей, отсюда я заключил, что герцогиня, вместе с кормилицей, уехала.

Я стал высаживать дверь. Изъеденные червями доски недолго сопротивлялись моим усилиям. Скоро я оказался в комнате кормилицы; а так как знал, что она заперла дверь на ключ, решил, что могу дать себе минуту отдыха.

Глянув в зеркало, убедился, что мой внешний вид совершенно не соответствует той роли, которую я собирался сыграть. Я взял уголь из камина и немного затемнил свое бледное лицо, потом разодрал рубашку и верхнюю одежду. Подойдя к окну, я увидел, что оно выходит в сад, когда-то дорогой сердцу хозяев дома, но теперь совсем запущенный.

Отворив окно, я убедился, что больше ни одно не выходит на эту сторону; можно было бы спрыгнуть на землю, но я предпочел воспользоваться простынями Хиральды. Вскарабкавшись затем на крышу беседки, увитой виноградом, и перепрыгнув с нее на садовую ограду, я выбрался в чистое поле, счастливый, что дышу вольным воздухом, уйдя от театинцев, инквизиции, герцогини и ее кормилицы.

Вдали я увидел Бургос, но направился в противоположную сторону и вскоре увидел убогий трактир; показав хозяйке двадцать реалов, которые были у меня аккуратно завернуты в бумагу, сказал, что все эти деньги хочу истратить у нее. В ответ она засмеялась и принесла мне по двойной цене хлеба и луку. У меня было еще немного денег, кроме этих, но я утаил их от нее. Подкрепившись, я ушел на конюшню и заснул так крепко, как человек спит в шестнадцать лет.

До Мадрида я добрался без каких-либо заслуживающих внимания происшествий. В город входил уже в сумерки. Отыскал дом тетки; вы можете себе представить, как она меня встретила. Но я пробыл у нее очень недолго, опасаясь, как бы меня не обнаружили. Пройдя весь Мадрид, я оказался на Прадо, где лег на землю и заснул.

Утром проснулся уже засветло и пошел бродить по площадям и улицам в поисках места, наиболее выгодного для моего нового ремесла. На улице Толедо, встретив девушку, которая несла бутылку чернил, я спросил, не от сеньора ли Авадоро она случайно?

– Нет, – возразила она. – Я иду от дома Фелипе дель Тинтеро Ларго.

Оказалось, что отца моего по-прежнему знают под этим прозвищем и занятия у него те же самые.

Однако надо было подумать о выборе места. Возле паперти храма святого Роха я увидел нескольких нищих моего возраста, которые с виду мне приглянулись. Я подошел к ним и сказал, что прибыл из провинции в надежде на милосердие здешних жителей, но что у меня еще осталась горстка реалов, которую я охотно внесу в общую кассу, если она у них имеется. Слова эти произвели на слушателей самое благоприятное впечатление. Они ответили, что у них есть общие деньги у торговки каштанами на углу. Они сводили меня туда, после чего мы вернулись на паперть и стали играть в тарок. В самый разгар игры к каждому из нас по очереди как будто стал приглядываться какой-то хорошо одетый сеньор. Мы уже собирались крикнуть ему какую-нибудь глупость, но он предупредил нас, кинув мне повелительно, чтобы я шел за ним.

Заведя меня за угол, он сказал:

– Дитя мое, я выбрал тебя среди твоих товарищей оттого, что у тебя лицо умней, чем у остальных, а для того, чтоб выполнить мое поручение, нужна смекалка. Слушай же меня внимательно. Здесь будет проходить много женщин, совершенно одинаково одетых: в черных бархатных платьях и мантильях с черными кружевами, закрывающими им лица, так что ни одной нельзя узнать. К счастью, бархат и узоры кружев – разные, по этому признаку нетрудно определить, за которой из прекрасных незнакомок тебе идти. Я – любовник одной молодой особы, которая, кажется, склонна к измене, и хочу хорошенько удостовериться в этом. Вот тебе два образчика бархата и два – кружев. Если ты заметишь двух женщин, к чьим платьям подходят эти образчики, то проследи, войдут они в церковь или вот в этот дом напротив, принадлежащий кавалеру Толедо. И сейчас же беги к виноторговцу вон там на углу; я буду там ждать тебя. Пока – вот тебе золотой, и получишь еще один, если хорошо справишься со своей задачей.

Пока незнакомец говорил это, я внимательно на него глядел, и мне показалось, что он больше похож на мужа, чем на любовника. Я вспомнил о жестокости герцога Сидонии и подумал, как бы не совершить грех, принеся любовь в жертву черным подозрениям гименея. Поэтому я решил исполнить только половину поручения, то есть сообщить ревницу, если женщины войдут в церковь; а в противном случае – предупредить их о грозящей опасности.

Вернувшись к товарищам, я сказал им, чтоб они продолжали играть, не обращая на меня внимания, и лег позади них на землю, положив перед собой образчики бархата и кружев.

Вскоре много женщин стало появляться парами; наконец прошли две, на которых были платья из той же самой материи, что и мои образчики. Обе сделали вид, будто входят в церковь, но, остановившись на паперти, посмотрели по сторонам, не идет ли кто за ними, быстро перебежали улицу и вошли в дом напротив.

Когда цыган дошел до этого места своего повествования, за ним прислали, и ему пришлось уйти. Тогда заговорил Веласкес:

– В самом деле, эта история пугает меня. Все рассказы цыгана начинаются просто, и слушателю кажется, что скоро конец; но не тут-то было: одна история родит другую, из той вытекает третья, наподобие остатков частного, которые в некоторых случаях можно делить до бесконечности. Но для суммирования разного рода прогрессий существуют определенные способы, а тут в качестве суммы всего, что нам рассказывает цыган, я могу вывести только непостижимую путаницу.