Брежнев: правитель «золотого века» - Семанов Сергей Николаевич - Страница 47

Секретариат ЦК 27 июня многостраничные бумаги Зимянина и иных утвердил, там красуются подписи Суслова, Кириленко, Черненко, всех остальных, но подписи Брежнева опять нет. Однако теперь эта обычная его уклончивость выглядела совсем иначе, нежели в 1970 году. Тогда речь шла о принципиальном, но все-таки второстепенном деле, теперь же — о корневых вопросах духовного развития страны. У Брежнева была прекрасная возможность — с помощью писателя, обладавшего громадным нравственным авторитетом во всем мире, начать хотя бы очень осторожное движение навстречу пробуждающейся духовности русского народа, основы и опоры социалистического Советского Союза. Но Брежнев ничего не понял и ничего не сделал.

Никаких оправданий тут ему нет и никогда не будет.

К концу жизни Брежнев оказался почти полностью окружен идеологическими советниками вполне определенного политического и национального толка. Особой его любовью пользовался очень сомнительный ученый из журналистов, ставший академиком, Иноземцев Николай Израилевич (отчество по паспорту — Николаевич), на XXVI съезде в 1981 году он стал даже членом ЦК КПСС. Но как острили соплеменники Иноземцева, жадность фраера сгубила… На посту директора Института мировой экономики начал подворовывать, попался, а тут еще его молодые забалованные сотруднички создали нечто вроде подпольного кружка. Вмешалось КГБ, Московский горком начал партийное дело. Иноземцев от страха скончался, но дело продолжалось.

Однако тут вовремя вступись друзья-советники Иноземцева. Позже об этом рассказывал Г. Арбатов с неприличной даже откровенностью:

«Мы с Бовиным решили попытаться во время уже намеченной встречи с Л.И. Брежневым, хорошо знавшим Иноземцева, поговорить об этом деле, если, конечно, состояние Генерального секретаря позволит завести такой разговор. Обстановка сложилась благоприятно. И мы рассказали Брежневу о невзгодах, которые обрушились на Иноземцева и, видимо, ускорили его смерть, и о том, что на послезавтра намечено партийное собрание, где постараются запачкать саму память о нем. Сказали также, что планируется учинить погром в институте.

Брежнев, для которого, судя по его реакции, это было новостью, спросил: «Кому звонить?» Мы, посовещавшись, сказали: лучше всего, наверное, Гришину, который был председателем партийной комиссии, тем более что и директива о проведении партсобрания исходила из МГК. Сделав знак, чтобы мы молчали, Брежнев нажал соответствующую кнопку. Тут же в аппарате раздался голос Гришина: «Здравствуйте, Леонид Ильич, слушаю вас».

Брежнев сказал, что до него дошло (источник он не назвал), что вокруг ИМЭМО и Иноземцева затеяно какое-то дело, даже создана комиссия по расследованию во главе с ним, Гришиным. А теперь намереваются посмертно прорабатывать Иноземцева, разбираться с партийной организацией и коллективом. «Так в чем там дело?»

Ответ был, должен признаться, такой, какого мы с Бовиным, проигрывая заранее все возможные сценарии разговора, не ожидали. «Я не знаю, о чем вы говорите, Леонид Ильич, — сказал Гришин. — Я впервые вообще слышу о комиссии, которая якобы расследовала что-то в институте Иноземцева. Ничего не знаю и о партсобрании».

Я чуть не взорвался от возмущения, но Брежнев, предупреждающе приложив палец к губам, сказал Гришину: «Ты, Виктор Васильевич, все проверь, если кто-то дал указание прорабатывать покойного, отмени, и потом мне доложишь». И добавил несколько лестных фраз об Иноземцеве.

Когда он отключил аппарат, я не смог удержаться от комментария: никогда не думал, что члены Политбюро могут так нагло лгать Генеральному секретарю! Брежнев только ухмыльнулся. Возможно, он считал такие ситуации в порядке вещей. Нас с Бовиным обуревали смешанные чувства. С одной стороны, мы были рады, что удалось предотвратить плохое дело. А с другой — озадачены ситуацией наверху и моральным обликом некоторых руководителей, облеченных огромной властью».

После циничного рассказа, как высокопоставленные прислужники обдуривали престарелого Генсека, очень смешно читать возмущение Арбатова, как он страдал от низкого морального облика «некоторых руководителей»… Уж чья бы корова мычала! Интриган-партаппаратчик Георгий Аркадьевич, старательно скрывавший от начальства свой «пятый пункт», к тому времени уже успел пролезть кандидатом в члены ЦК КПСС и депутаты Верховного Совета СССР, заслужить два ордена Ленина и орден Октябрьской революции, множество иных наградных побрякушек и званий. И всего этого он достиг при безупречном моральном облике и никогда «нагло не лгал» своему Генеральному секретарю…

Впрочем, гораздо любопытнее иное. Николай Израилевич ушел в иной мир, похоронен по высшему разряду на номенклатурном кладбище, чего же потом-то было беспокоиться его друзьям-соплеменникам Арбатову и Бовину? А было отчего. Партийная комиссия горкома могла многое бы раскопать не только в денежных злоупотреблениях, а и во многом ином. Например, о своеобразном «подборе кадров» в элитном институте, про частые зарубежные командировки и странный подбор иностранных гостей, многое иное. Еще опаснее с КГБ: их люди без труда определили бы, что рекомендации Института мировой экономики, направляемые в ЦК и Правительство, почему-то выгодны экономике не нашей, а западной… А ведь эти опасные ниточки потянулись бы и за пределы иноземцевского заведения… Куда же?

Однако Леонид Ильич все это уже плохо понимал…

В конце его деятельности брежневские «идеологические качели» перестали делать осторожные движения вправо-влево и застыли в некой вполне определенной позиции. Русско-патриотической ее никак уж нельзя было назвать. Это принесло потом неизмеримые несчастья и горести всему многонациональному советскому народу.

Остановка брежневских «качелей» на мертвой точке породила неизбежный застой в идеологии. Для идеократической Советской страны это было смертельно опасно, ибо политика определялась сверху, от тех идей и взглядов, которые в каждый данный период господствовали в правящих верхах. И вот всякое движение идей исчезло, быстро превратилось в окаменелую догму, своей тоскливой скукой раздражавшую всех — левых, правых, красных, белых, любых.

Конечно, обе стороны продолжали как-то бороться и в этих условиях. Либералам-западникам помогал Запад и его «голоса». Патриоты пытались действовать исподтишка, пользуясь отдельными сочувствующими в Армии и даже Госбезопасности. В Приложении мы поместим два материала такого рода — статьи под псевдонимами в газете «Голос родины» и журнале «К новой жизни».

В самые последние несколько лет своего правления Брежнев совсем отошел от идеологических вопросов. Этим полностью занялись престарелый интернационалист Суслов, но особенно Андропов, чьи взгляды и пристрастия ныне хорошо известны. Их руками «русский фланг» был в ту пору разгромлен. Со скандалом сменили руководство патриотических центров — издательства «Современник», газеты «Комсомольская правда», журналов «Человек и закон» и саратовской «Волги». Другим в назидание, что все «другие» и поняли.

То, о чем предупреждал Брежнева мудрый Шолохов уже в недалеком 1978 году, еще более усилилось, не встречая отпора с противоположной идейной стороны. У либералов-западников был и оставался мощный пропагандистский союзник за рубежом. А русские патриоты? Их ни на каком Западе, да и ни на каком Востоке не жаловали тогда. И тут придется вспомнить слова простого русского мужика из замечательного кинофильма «Чапаев»: «Некуда крестьянину податься»…

Личная жизнь, она же общественная

Не так уж много лет миновало со дня кончины Леонида Ильича Брежнева, но уже можно сказать, что вся его жизнь, включая семейные обстоятельства, известна подробно и достоверно. Так далеко не всегда случается в биографиях видных политических деятелей. До сих пор, например, много неизвестного или неясного в судьбах Ленина и Сталина, даже излишне разговорчивого Хрущева. А в случае с Брежневым — все налицо, никаких тут неясностей, сомнений или тем более тайн. И документы опубликованы самые когда-то секретные, и воспоминания написаны во множестве, включая супругу, зятя, племянницу и чуть ли не всех соратников и приближенных.