Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 5

5

Историческая эпоха, охватываемая нашей антологией, на этом кончается, но поэзия Латинской Америки продолжает жить. Она наполняет просторную комнату с окнами на море в Гаване, где седой, коренастый человек в свои семьдесят лет сочиняет стихи о любви. Она на маленьком островке в Никарагуа вместе с бородатым и босоногим священником отпускает грехи его немногочисленной пастве и размышляет о судьбах человечества. Она в Чили бессменно стоит в почетном карауле над могилой своего любимца, народного певца, защитника Мадрида и Сталинграда. Она рука об руку с безвестными юношами трудится на кубинской сафре или пишет прокламация в парагвайском подполье.

Ибо поэзия многолика, как жизнь, и бесконечна, как время.

В. Столбов

ХОСЕ МАРТИ[1] (КУБА)

Маленький принц[2]

Перевод И. Чижеговой

Для маленького принца Затеян этот праздник, Для маленького принца С льняными волосами — Волною по плечам Рассыпались их пряди… А темные глаза, Как две звезды, играют: То гаснут, то мерцают, То вспыхивают ярко. Он для меня подушка, И шпора, и корона[3]… С коварным зверем в схватке Моя рука не дрогнет, Но эта же рука Как воск в его ручонке. Чуть он нахмурит брови, Как я уже в тревоге, Едва слезу обронит, От страха я белею… Мое омыто сердце Его горячей кровью, И может оно биться Лишь по его приказу… Для маленького принца Затеян этот праздник. Приди ко мне, мой рыцарь, Тропинкой заклинаний, Войди, мой повелитель, В прибежище печали! Едва передо мною Твой образ возникает, Мне мнится, что звезда Опаловым сияньем Печальное жилище Мое преображает; И тени отступают, Пронизанные светом, Как тучи перед солнцем, Им раненные насмерть! Оружья не сложивший, Я вновь готов сражаться За маленького принца, Его большое счастье! Он для меня подушка, И шпора, и корона… Подобно черным тучам, Когда пронзит их солнце И радужным соцветьем Их чернота займется, Мрак моего жилища, Пронзенный шпагой принца, Лилово-алым светом Мгновенно озарится… Мой милый принц, ты хочешь, Чтоб я вернулся к жизни? Приди ко мне, мой рыцарь, Тропинкой заклинаний, Войди, мой повелитель, В прибежище печали! Смерть за тебя приму я Как высшую награду… Для маленького принца Затеян этот праздник.

Pollice verso[4]

(Воспоминания о тюрьме[5])

Перевод В. Столбова

Да, я там был. И с головок обритой, С тяжелой цепью на ногах влачился Я среди змей, которые, на черных Грехах своих виясь, казались мне Червями теми, что с раздутым брюхом И липкими глазами в смрадном чане Средь бурой грязи медленно кишат. Я проходил спокойно мимо грешных, Как если б у меня в руках простертых, Как на молитву, белая голубка Раскрыла два широкие крыла. Очами памяти мне страшно увидать То, что однажды видел я глазами. Я судорожно вскакиваю, словно Бежать хочу от самого себя, От памяти, что жжет меня, как пламя. Кустарник цепкий память, а моя — Куст огненный. В его багряном свете Судьбу народа моего предвижу И плачу. Есть у разума законы, Порядок непреложный и суровый, Как тот закон, которому подвластны Река и море, камень и звезда. Миндаль, который веткою цветущей Мое окно от солнца закрывает, Из семени родился миндаля. А этот шар из золота литого, Наполненный благоуханным соком, Который девочка, цветок изгнанья, На белом блюде протянула мне, Зовется апельсин, и апельсином Он порожден. А на земле печали, Засеянной горючими слезами, Лишь древо слез и вырастет. Вина — Мать наказанья. Наша жизнь не кубок Волшебный, что по прихоти судьбы Несчастным желчь подносит, а счастливым Токай кипучий. Жизнь — кусок вселенной, Она мотив в симфонии единой. Рабыня, за победной колесницей Бегущая, прикованная к ней Невидимыми узами навеки. И колеснице этой имя Вечность, Клубами пыли золотой сокрыта Она от глаз спешащей вслед рабы. О, что за страшный призрак! Как ужасна Процессия виновных.[6] Я их вижу, Они бредут в унынье, задыхаясь, По траурным полям пустыни черной. Там рощи без плодов, трава иссохла, И солнце там не светит, и деревья На землю не отбрасывают тень. В молчании они бредут по дну Огромного и высохшего моря. У каждого на лбу веревка, как ярмо На шее у быка, и за собою Рабов волочат — груду мертвых тел, Иссеченных тяжелыми бичами. Вы видите роскошные кареты И праздничные белые одежды, Коня-красавца с гривой заплетенной И узкий башмачок — темницей служит Не только ножке он, но и душе. Смотрите: иностранцы презирают Вас— жалкое и нищенское племя. Вы видите рабов! Как связку трупов Из жизни в жизнь, вам их влачить на спинах, И тщетно будете молить, чтоб ветер Несчастной вашей тронулся судьбой И ваше бремя в атомы развеял. Вздыми свой щит, народ! Поступок каждый Либо вина, которую в веках Ты понесешь, как рабское ярмо, Либо залог счастливый, что в грядущем Тебя от бед великих сохранит. Земля подобна цирку в Древнем Риме. У каждой колыбели на стене Невидимый доспех ждет человека. Пороки там сверкают, как кинжалы, И ранят тех, кто в руки их возьмет. И, как стальные чистые щиты, Блистают добродетели. Арена, Огромная арена наша жизнь, А люди — гладиаторы-рабы. И те народы и цари, что выше, Могущественней нас, взирают молча На смертный бой, который мы ведем. Они глядят на нас. Тому, кто в схватке Опустят щит и в сторону отбросит Иль о пощаде взмолится и грудь Трусливую и рабскую подставит Услужливо под вражеский клинок, Тому неумолимые весталки С высоких каменных своих скамей Объявят приговор: «Pollice verso!» И нож вонзится в грудь до рукоятки И слабого бойца прибьет к арене.