Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 78

78

Эпиграммы

Перевод В. Столбова

«Девушки, вы, что прочтете когда-нибудь эти стихи…»

Девушки, вы, что прочтете когда-нибудь эти стихи И с грустным волненьем подумаете о поэте. Знайте, что я написал их для девушки точно такой же как вы, И что все это было напрасно.

«Мне сказали, что ты полюбила другого…»

Мне сказали, что ты полюбила другого, И тогда я пошел в свою комнату И отделал правительство в резкой статье. И меня посадили в тюрьму…

«Я отомстить тебе хотел бы так…»

Я отомстить тебе хотел бы так: Чтобы однажды ты раскрыла книгу — творенье знаменитого поэта — И прочитала в ней вот эти строки, которые писал он для тебя. Но чтоб не знала ты, что — для тебя.

«Внезапно во тьме завизжала сирена…»

Внезапно во тьме завизжала сирена. Бесконечный голос тревоги. Мрачно завыла сирена Пожарной машины, а может быть, санитарной, Белой машины смерти. Этот звук словно крик кобылицы в ночи. Он все ближе и ближе, Он растет и растет и падает, Он растет и растет и падает И удаляется, Спиралью вонзаясь в сознанье. Но ни смерть, ни пожар, ничего не случилось. Это проехал Сомоса.

«За монастырем, возле самой дороги…»

За монастырем, возле самой дороги есть кладбище для отслуживших вещей; почиют там в мире дырявые шины, осколки стекла, черепки от посуды, погнутая проволока, старый пластик, железо ржавое, жесть, опилки, пустые коробки от сигарет, и все они ждут воскрешенья, как мы.

«Слышались выстрелы ночью…»

Слышались выстрелы ночью, Слышалась возле погоста… Кто знает, кого убили, если убили кого-то. Никто ничего не знает… Слышались выстрелы ночью, А почему — неизвестно.

«По этим улицам он проходил…»

По этим улицам он проходил, голодный и рваный, Без единого песо в кармане. Стихи его знали одни лишь поэты, гулящие девки и нищие. Он никогда не бывал за границей, Зато побывал в тюрьме. Нынче он умер. И над могилой его нет надгробья. И все же Вспомните его, когда у вас будут турбины, И мосты из железа, и житницы из серебра, И неподкупные правители. Потому что в поэмах и песнях он очистил народный язык, Тот язык, на котором однажды написаны будут законы, Конституция, торговые договоры и любовные письма.

Рассвет

Перевод В. Столбова

Вот уже петухи запели. Твой пропел, соседка Наталия, И твой тоже пропел, кум Хусто. Поднимайтесь с кроватей, вставайте с циновок! Послышалось мне, что в лесу закричали уже обезьяны. Время огонь раздуть в очаге. И вынести ведра. Свечи зажгите, я видеть хочу ваши лица. Где-то на ранчо залаяла громко собака, И лаем тотчас отозвался мохнатый приятель ее. Время очаг разжигать, соседка Хуана. Тьма загустела, как это обычно бывает перед рассветом. Вставайте-ка Чико и Панчо. Вставайте, ребята! Время седлать жеребца. Время на воду лодку спустить. Сон разлучил нас — ведь каждому снится свое, Но, пробудившись, мы снова едины. Ночь наступает, уводит с собою все тени и страхи. И скоро увидим мы синюю-синюю воду, Землю увидим в цветах и плодовых деревьях, которых в ночи не видать. Вставай ты, Хуан Никарагуа, мачете бери. Немало сорной травы тебе еще выполоть надо. Мачете бери и гитару свою не забудь. Ухала в полночь сова, а около часу — филин кричал. Черной, беззвездной, безлунной была эта ночь. На острове нашем рычали во тьме ягуары. И с берега озера им откликались собратия их. Но уже улетел мрачный покойо, кричавший: «Ходидо! Ходидо!»[217] И скоро каскаль[218], наш горнист, пропоет: «Компаньеро! Компаньера!» От восходящего света тень, как вампир, улетает. Вставайте-ка все! Все, как один, поднимайтесь! (Уже петухи славят зорю.) Да дарует господь вам хорошие дни!

ПАНАМА

РИКАРДО МИРО[219]

Перевод Б. Дубина

Последняя чайка

Колеблясь бахромою покрывала, что ткет закат из облачного дыма, мелькнули чайки и промчались мимо к безвестным взморьям за полоской алой. И только эта тенью запоздалой осиротело и неутомимо ныряет в клочьях сумрачных, гонима тоской по стае, что уже пропала. Затеплилась звезда вечеровая и вслед за чайкой, мчащейся далеко, дозором тронулась, не отставая… Вся жизнь моя: без отдыха и срока, подобно ей, отбившейся от стаи, спешить в ночи дорогой одинокой.