Несущие ветер - Прайор Карен - Страница 65

Когда съемки закончились, у Скотта и Леле оказалось, много свободного времени, а потому ничто не мешало привлечь их к решению проблемы, с которой столкнулся Джон Линдберг. Выбрав для дрессировки Бухту Бейтсона, очень большой, глубокий и просторный бассейн, Скотт начал работу с Леле, обучая его оставлять опознавательные знаки возле предметов на дне.

Использовать дельфина для подводных поисков можно, только добившись, чтобы он умел как-то отличать те предметы, которые вас интересуют. В этом вся трудность: если он примется усердно таскать на поверхность старые покрышки и пустые бутылки из-под кока-колы, это вас вряд ли обрадует. Дрессировщики ВМС рассказывали мне, сколько усилий они затрачивали на то, чтобы научить дельфинов распознавать определенные очертания или с помощью сонара узнавать предметы, сделанные из алюминия. Я подошла к вопросу по-другому: пусть дельфин сам решает, как ему узнавать искомый объект. Мы сформулировали задачу так: «Помечай все обломки самолета», а что будет думать по этому поводу Леле, меня не интересовало. И вот наш приятель скульптор Мик Браунли пошел на склад утиля и купил для меня обломки самолета. Скотти побросал их в бассейн вперемешку с разбитыми ящиками, обломками стиральной машины, камнями и еще всякой всячиной, и начал поощрять Леле, только когда он метил куски самолета. И Леле научился правильно их отличать.

Когда Леле как будто полностью разобрался в ситуации, Скотти и еще несколько дрессировщиков в свободное время соорудили под пирсом загон, натянув между четырьмя сваями старую проволочную сетку. Ограда получилась не ахти какая надежная – Леле то и дело из нее выбирался, – но все-таки это был загон. Кроме того, Скотт пользовался плавучей клеткой, в которой прежде мы буксировали Каи и Хоу. Когда загон требовал починки, Леле на день-два водворяли в клетку. Ингрид Кан и Скотт перенесли обломки самолета на пирс, побросали их в воду, и Леле начал учиться носить к ним опознавательный знак, привязанный к большой спиннинговой катушке.

На третий день работы Леле свернул не в ту сторону и уронил знак там, где словно бы ничего не было. Несколько раз знак вытаскивали, а Леле оставался без рыбы, но он упорно плыл к тому же месту. Наконец Скотт надел маску и нырнул проверить, в чем дело. Все оказалось очень просто: Леле обнаружил старый блок цилиндров, глубоко ушедший в кораллы! В восприятии Леле блок отвечал заданным критериям, и он принял его за обломок самолета.

Скотт и Ингрид занимались с Леле все лето, хотя и не систематически. Он научился следовать за лодкой и работать на глубине около 15 метров. Сотрудники «Макаи-Рейндж» потеряли где-то возле берега кинокамеру для подводных съемок, а потому мы изменили критерий примерно на такой: «Отмечай все, что сделано руками человека и величиной превосходит ведерко». Леле находил якоря, моторы, рыболовные снасти. И даже нашел целый самолет – разбившийся истребитель времен второй мировой войны, который пролежал погребенный в песке и кораллах лет тридцать. Поднимать его никто не собирался, но все равно мы очень гордились Леле.

Поскольку средств на эксперимент нам не выделили, вести работу с Леле дальше от берега было трудно. Выклянчить свободную моторку удавалось редко, а потому мы очень редко расставались с пирсом. На то, что научно-исследовательское управление ВМС предоставит в мое распоряжение средства на катер и аквалангистов для работы с Леле в открытом море, рассчитывать не приходилось, а без аквалангистов невозможно было определять, верный ли выбор делает Леле на начальных этапах дрессировки. В это время «Макаи-Рейндж» с помощью подводных лодок и камер вела поиски десантного судна, затонувшего в этих водах и унесенного приливами и течениями куда-то в сторону от места его гибели. Нам страшно хотелось отыскать его с помощью Леле, но вести розыски было просто не на чем.

Скотти снабдил свою доску для серфинга упором для толкания и обучил Леле возить себя на ней. Во время обеденного перерыва бывало очень приятно спуститься в бухту Куму неподалеку от пирса и наблюдать, как Скотт и Леле летят рядом по волнам к берегу, а потом Леле везет Скотта на доске за линию прибоя.

Маленькая клетка сильно пострадала от бури, а соленая вода мало-помалу разрушала загон под пирсом. Наша работа с Леле продвинулась не настолько далеко, чтобы заинтересовать Линдберга, и в конце концов нам пришлось вернуть Леле в институтский бассейн.

Однако я не могла так просто отказаться от идеи держать наготове дрессированного дельфина для нужд «Макаи-Рейндж» – просто чтобы посмотреть, что получится из постоянного ежедневного общения, – и в конце концов ВМС, сжалившись надо мной, одолжили нам плавучий загон, со всех сторон окруженный крепкими мостками. На следующее лето мы поместили Леле в этот загон, а когда его характер начал немного портиться от одиночества, подсадили к нему совсем еще не дрессированную самку афалины по кличке Авакеа. Теперь Скотт был очень занят работой в Институте и у него почти не оставалось времени на возню с животными в открытом море. Леле и Авакеа заботились о себе сами. Они научились выпрыгивать из загона и возвращаться в него, когда хотели, и почти весь день околачивались возле пирса, развлекаясь тем, что надоедали аквалангистам и рыбакам. Далеко не всем аквалангистам «Макаи-Рейндж», занятым ремонтом «Эгира» или другими подводными работами, нравилось, что вокруг шныряет дельфин. Зато другие извлекали из этого много удовольствия, хотя у дельфинов есть манера с любопытством просовывать рыло между вашим лицом и руками, если им хочется посмотреть, что вы делаете. Леле и Авакеа скоро разобрались, кто рад их обществу, а кто нет, и в целом вели себя очень вежливо. Они послушно возвращались назад в свой загон утром и вечером, когда Скотт или кто-нибудь еще из дрессировщиков приходил их кормить. Ночь они обычно проводили в загоне. Вообще они явно считали загон своим убежищем и прыгали в него всякий раз, когда чего-то пугались, например приближения незнакомого судна.

Нам не приходило в голову, что на мелководье возле пирса дельфинов могут подстерегать какие-либо реальные опасности, но скоро Скотт обнаружил, что дельфины не зря ценят загон как убежище: как-то раз, собираясь нырнуть с пирса, он поглядел в воду и увидел, что чуть было не угодил прямо на спину крупной акулы-молота, которая неторопливо проплывала под ним.

У рабочего катера «Макаи-Рейндж», двадцатиметрового «Холокаи», был острый нос, и на приличной скорости он поднимал недурную носовую волну. Леле и Авакеа обожали кататься на ней и завели обычай провожать «Холокаи» метров на двести-триста от пирса, а когда катер возвращался, они встречали его и провожали до причала. В это время велись длительные исследования с погружением «Эгира» на шестидесятиметровую глубину километрах в двух от берега. «Холокаи» отправлялся туда ежедневно, и вскоре Леле и Авакеа уже провожали его до места работы и оставались там весь день.

Рядом не было ни дрессировщика, чтобы приглядывать за ними, ни ведра с рыбой или сигнального аппарата, чтобы заманивать их домой, а они были вместе и предположительно не имели причин бояться океанских просторов. И тем не менее они каждый вечер возвращались к пирсу и прыгали к себе в загон. А чего еще можно требовать от домашних животных?

Леле уже несколько месяцев жил возле пирса «Макаи-Рейндж», пользуясь полной свободой, и несколько недель эту жизнь с ним разделяла Авакеа. А потом в один прекрасный день, когда они болтались возле места работ в открытом море, туда подошел военный катер, носовая волна которого была еще более соблазнительной, чем носовая волна «Холокаи». Когда катер ушел, Леле и Авакеа отправились с ним. Они сопровождали катер километров пятнадцать, а затем исчезли. Пытались ли они вернуться назад и заблудились или же просто решили навсегда вернуться в море, так и осталось неизвестным. Меток на них не было – официально я не имела к ним никакого отношения и не могла решать, метить их или нет. Однако, с моей точки зрения, этот не входивший ни в какие программы эксперимент увенчался полным успехом. На протяжении поразительно долгого времени Леле и Авакеа добровольно оставались с людьми.