Кто бы мог подумать? - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 24

Кажется, это проговорил презрительно высокий мальчишка. Матвей открыл зажмуренные глаза. Перед ним стоял Костя Жуков. В дверях мелькнули спины мальчишек.

— Я как дал тому, что в тебя вцепился! — сообщил Костя. — За что они тебя?

— И сам не знаю… — Матвей тяжело дышал и размазывал по лицу слёзы. — Спросили про задачи, я стал объяснять, а они вдруг набросились. А ты, значит, им дал хорошенько?

— Конечно! Мы идём. Я вижу, тебя нет. Вернулся поглядеть, куда ты делся. А эти — из пятого, кажется, — тебя колотят. Я как кинусь!

— Ты бы и из шестого, наверно, поборол. Ты сильный! — Матвей благодарно улыбался.

У него вдруг стало очень хорошо на душе. И не потому, что Костя прогнал драчунов и его перестали бить. Ведь он ни испугаться, ни разозлиться ещё не успел, только уху было здорово больно. А то взволновало его и обрадовало, что Костя говорил с ним так, будто они давным-давно дружат. И словно само собой разумелось, что раз не увидел он Матвея вместе со всеми, то и вернулся, чтобы найти его. Костя давно нравился Матвею. Сколько раз Матвею хотелось с ним заговорить. Но он думал, что Косте, всегда весёлому, всегда окружённому ребятами, нет до него, Матвея, никакого дела. А вот, оказывается, очень даже есть Косте до него дело!

Матвей крепко вытер ладонями мокрое лицо, спрятал поглубже в карман «чердачные» задачи, чтобы опять их не потерять, и, очень довольный, зашагал по коридору рядом с Костей.

Письмо отца Матвею

Мой дорогой мальчик!

Мы плывём по океану. Вода в нём синяя-синяя. Наш корабль совсем белый. Наверно, со стороны кажется, что это большой лебедь покачивается на волнах. Думаю, что дельфины удивляются: откуда здесь взялась такая громадная птица? По крайней мере, они замедляют свой ход невдалеке от нашего корабля. Опять видел несколько летающих рыб. Вчера повстречали корабль — плавучую базу. Отправили на него шлюпку за письмами. Все очень волновались, будет ли письмо. Знаешь, как важно получить весточку из дому, когда находишься далеко? На наш корабль доставили много писем. И я получил письмо от бабушки. Но от тебя на этот раз не было, ни строчки. Непременно напиши мне. Слышишь, Матвей, не ленись! Бабушка пишет, что вы оба здоровы, что всё у вас в порядке и что в интернате ты, кажется, привык. Надеюсь, что ты дружишь с ребятами.

Время идёт так быстро, — по крайней мере, для меня, потому что очень много работы, — пролетят эти несколько месяцев, и мы опять будем вместе. Не огорчай бабушку, слушайся её! Дружи с ребятами и пиши мне письма! Когда придём в порт, чтобы непременно было мне письмо от тебя! Я человек покладистый, пусть это будет несколько строчек. Но чтобы строчки эти были. Поблагодари бабушку за письмо и за радиограмму, которую она и ты прислали мне на ноябрьские праздники.

Это письмо я отправляю с плавучей базой. Оно поплывёт по Атлантическому океану, потом по Средиземному морю, потом по Чёрному морю в Одессу. А из Одессы уже в Ялту. Из Ялты — в Симеиз, а потом уже в наше местечко, и почтальон принесёт его в наш дом. Вот какой большой путь проделает моё письмо.

Теперь реши такую задачу. По океану корабль с письмом папы плыл неделю, по Средиземному морю на четыре дня меньше, по Чёрному — вдвое дольше, чем по Средиземному, потому, что задерживался в портах. Ещё два дня оно шло посуху, уже в Крыму. Когда письмо доставили по назначению, мальчик написал ответ. Но письмо мальчика шло другим путём — ведь корабль, на котором плыл его отец, давно переместился. Поэтому письму мальчика пришлось путешествовать в полтора раза дольше, чем письму его отца. Спрашивается, сколько времени ждал папа ответ сына, если сын ответил сразу, как только получил письмо отца?

Реши-ка эту задачу и напиши мне ответ, а уж я проверю, правильно ли ты её решил.

Целую тебя крепко, Матвейка, милый. Будь здоров.

Твой папа.

Письма Матвея отцу

Каждую субботу к двум часам дня бабушка приезжала в интернат за Матвеем. Они шли на автобус. Матвею приходилось семенить. Полная рыхлая бабушка шла медленно, и он приноравливался к её шагам, потому что бабушка крепко-прекрепко держала его за руку.

По дороге, пока шли к автобусу и в самом автобусе, бабушка задавала Матвею вопросы.

Эти вопросы Матвей считал бессмысленными — ведь бабушка каждый раз подробнейшим образом расспрашивала воспитательницу о том, как жил Матвей всю неделю, — и поэтому отвечал монотонной скороговоркой:

— Не ушибался, ничего у меня не болит, никто меня не обижает, двойка по чистописанию. Ты обо всём, обо всём знаешь!

— А не дружишь ни с кем почему? — с огорчением спрашивала бабушка. Тебе не нравятся интернатские ребята?

— Ой, перестань, бабушка! — отмахивался Матвей. — Минус Единица здоров?

— А что ему сделается? Ты бы лучше спросил, как я себя чувствую.

— А как ты себя чувствуешь?

— Сам бы, по своему почину, спросил, а так что же… Сердце не совсем, а вообще ничего…

Дома, едва переступали порог, бабушка начинала Матвея кормить, хотя он твердил, что недавно пообедал. И ужасалась, какой у него плохой аппетит.

— А теперь, — убрав со стола посуду, говорила бабушка, — садись писать письмо папе!

Развалившийся на диване с книжкой Матвей бурчал:

— Ну вот! Так сразу! Потом напишу. Вечером.

— А вечером скажешь: завтра утром. А сам побежишь гулять. Опять не успеешь написать.

— Как ты, бабушка, милая, всегда пристаёшь… Я сказал: потом напишу! На самом интересном месте читаю.

— Если книжка хорошая, то в ней все места интересные. Да ты хоть несколько фраз напиши. Чтобы папа хоть твоим почерком никудышным полюбовался. А то, что это? Папа где-то там за тридевять земель ждёт не дождётся письмеца, а сыночек… эх, сыночек и в ус не дует.

— Как это не дую? Очень даже дую, — не думая, что говорит, бормотал Матвей.

— А усы у тебя есть? — посмеивалась бабушка.

— Какие усы? Ой!

В конце концов, Матвей сдавался.

И хоть не каждую субботу, но усаживался писать папе письмо.

Написав несколько фраз, он вскакивал, потягивался с удовлетворением, как человек, закончивший адски трудную работу, и убегал в сад или забирался на любимый чердак.

Надев очки, бабушка долго читала и перечитывала корявые строчки, выползшие из-под пера внука, и мучилась сомнениями: посылать или не посылать Степану Матвеевичу эту пачкотню?

А ну как посреди морей и океанов Степан Матвеевич взволнуется, прочитав Матвейкины каракули? Смысл их кое-где странен, кое-где и вовсе тёмен… Зачем же беспокоить человека, который за дальностью расстояния всё равно ничем помочь не может?

Повздыхав, бабушка, прежде всего, переписывала для себя писанину внука. На всякий случай: вдруг пропадёт письмо. Не зайдёт экспедиционный корабль в назначенный порт, разминётся с другим кораблём, везущим почту, да мало ли что может произойти. А вернётся Степан, уж тут она ему всё покажет.

Дома-то чего таиться? Вот, гляди, старался сынок, не забывал отца!

Сама бабушка писала часто, и письма её были похожи друг на друга почти как близнецы Окуньковы. В каждом письме сообщалось, что всё, решительно всё у них с Матвеем обстоит благополучно.

Ещё минута колебания, и бабушка всё-таки запечатывала в конверт «оригинал» Матвея и своё письмо. Крупным старинным почерком надписывала на конверте адрес: «Ленинградский порт, корабль такой-то. Научному сотруднику Степану Матвеевичу Горбенко».

Вот что в разные субботы, между которыми проходила иной раз не одна неделя, написал со страшными ошибками Матвей отцу.