Конец главы. Том 1. Девушка ждет. Пустыня в цвету - Голсуорси Джон - Страница 52

Потрясённый, Хилери воскликнул:

– Он в бешенстве, а там, у шоссе, – меловой карьер! Скорей, старина, скорей!

Братья ринулись вперёд. Но они окоченели и не могли поспеть за Ферзом, с каждым шагом набиравшим дистанцию. Безумец бежал, размахивая руками; преследователи слышали его крики. Хилери, задыхаясь, бросил:

– Стой! Он всё-таки бежит не к карьеру. Тот остался справа. Видишь? Он берет к лесу. Пусть лучше думает, что мы отстали.

Братья смотрели, как Ферз сбегает по склону, затем, когда он все так же бегом достиг леса, потеряли его из виду.

– Вперёд! – крикнул Хилери.

Они помчались вниз к лесу и вбежали в него, держась как можно ближе к месту, где исчез Ферз. Лес был буковый, кустарник рос только на опушке. Братья остановились и прислушались. Ни звука! Свет здесь стал уже сумеречным, однако полоса леса оказалась узкой, и они вскоре выскочили на её противоположную сторону. Внизу виднелись коттеджи и службы.

– Давай спустимся на шоссе.

Братья ускорили шаг, неожиданно очутились на краю глубокого мелового карьера и в ужасе замерли.

– Я не знал о его существовании, – выдавил Хилери. – Обойдём его по краю. Ты иди вверх, а я влево.

Эдриен начал подниматься, пока не достиг верхнего края карьера.

Внизу, на дне, до которого было футов шестьдесят крутого спуска, он различил какой-то тёмный, неподвижный предмет. Он не шевелился, никаких звуков оттуда не доносилось. Неужели это конец? Неужели Ферз очертя голову прыгнул в полутьму? Эдриен почувствовал, что задыхается, и на мгновение оцепенел, не в силах ни двинуться, ни крикнуть. Затем торопливо побежал назад по краю карьера, пока не достиг места, где стоял Хилери.

– Ну что?

Эдриен махнул рукой и побежал дальше вниз. Они пробрались через кустарник, окаймлявший карьер, спустились и по травянистому дну направились к дальнему концу ямы, под самый высокий край обрыва.

Тёмный предмет оказался Ферзом. Эдриен опустился на колени и приподнял ему голову. Безумец сломал себе шею. Он был мёртв.

Прыгнул ли он умышленно, стремясь покончить с собой, или сорвался в бешеной спешке? Они не могли на это ответить и молчали. Хилери опустил руку на плечо брата.

Наконец он сказал:

– Тут неподалёку есть сарай. Там можно достать телегу. Но, помоему, лучше его не двигать с места. Останься с ним, а я схожу в деревню и позвоню. Мне кажется, надо вызвать полицию.

Эдриен, склонённый над распростёртым телом, кивнул, не вставая с колен.

– Почта в двух шагах. Я не задержусь.

С этими словами Хилери торопливо ушёл.

Эдриен одиноко сидел на дне тихой темнеющей ямы. Он скрестил ноги, на коленях у него покоилась голова мертвеца. Он закрыл ему глаза, набросил на лицо носовой платок. Наверху, в кустах, приготовляясь ко сну, суетились и чирикали птицы. Выпала роса, в синих сумерках над землёй поплыл осенний туман. Контуры предметов расплылись, но высокие откосы карьера белели по-прежнему отчётливо. Несмотря на то что до шоссе, по которому шли машины, не было и пятидесяти ярдов, место, где Ферз обрёл вечный покой, казалось Эдриену жутким, всеми забытым и далёким от мира. Хотя он понимал, что должен был радоваться – за Ферза, за Диану, за себя, он не испытывал ничего, кроме беспредельной жалости к человеку, который вынес такие муки и был сломлен во цвете лет, и чувства постепенного и все более глубокого слияния с природой, окутавшей саваном таинственности и покойника и место его последнего отдыха.

Чей-то голос вывел Эдриена из этого странного состояния. Старый усатый фермер стоял перед ним со стаканом в руке.

– Я слыхал, тут несчастье приключилось, – сказал старик. – Джентльмен священник велел снести вам вот это. Бренди, сэр.

Он подал стакан Эдриену.

– Он свалился, что ли?

– Да, упал.

– Я давно твержу – здесь загородку поставить надо. Джентльмен велел вам передать, что доктор и полиция уже едут.

– Благодарю, – сказал Эдриен, возвращая пустой стакан.

– Тут неподалёку есть хороший, удобный сарай для телег. Может, перетащим его туда.

– Его нельзя трогать до приезда властей.

– И то верно, – согласился старик. – Я читал, есть такой закон на случай убийства или самоубийства.

Он нагнулся:

– Вид-то у него спокойный, правда? Часом не знаете, сэр, кто он такой?

– Знаю. Некий капитан Ферз. Он родом отсюда.

– Ну? Один из Ферзов с Бартон Райз? Боже ты мой, да я ж у них работал мальчишкой: я ведь в этом приходе и родился.

Он опять нагнулся – на этот раз ещё ниже:

– Уж не мистер ли это Роналд, упаси господи, а?

Эдриен кивнул.

– Скажите на милость! Теперь, значит, никого из них не осталось. Дед его рехнулся и помер. Скажите на милость! Мистер Роналд! Я знавал его, когда он ещё парнишкой был.

Старик попытался заглянуть мертвецу в лицо, воспользовавшись последними угасающими лучами, затем выпрямился и горестно покачал головой. Для него, – Эдриен ясно видел это, – было важно, что покойник – не "чужой".

Внезапно треск мотоцикла разорвал тишину. Сверкая фарой, он спустился вниз по тропинке, и с него сошли две фигуры. Они робко подошли к группе, освещённой фарой их машины, и остановились, глядя на землю:

– Мы слышали, случилось несчастье.

– Д-да! – протянул старый фермер.

– Можем мы быть чем-нибудь полезны?

– Нет, благодарю, – ответил Эдриен. – Врач и полиция уже вызваны. Остаётся ждать.

Он увидел, как молодой человек открыл рот, видимо собираясь ещё о чём-то спросить, но тут же закрыл его, не проронив ни слова, и обнял девушку за плечи. Как и старик, пара стояла молча, устремив глаза на тело, чья голова и сломанная шея покоились на коленях Эдриена. Мотор мотоцикла, который позабыли выключить, стучал в тишине, и свет фары придавал ещё более жуткий вид кучке живых, окружавших мёртвого.

XXIX

Телеграмма, прибывшая в Кондафорд как раз перед обедом, гласила:

"Бедный Ферз умер упал меловой карьер тчк Перевезён Чичестер тчк Эдриен и я поехали покойником расследование состоится там Хилери".

Телеграмму принесли прямо в комнату Динни, и девушка опустилась на кровать с тем чувством стеснения в груди, какое испытывает человек, когда горе и облегчение борются в нём и не находят выхода. Произошло то, о чём она молилась, но Динни помнила сейчас лишь об одном – о последнем вздохе несчастного, который она слышала, о его лице, когда он стоял в дверях, а Диана пела. Девушка сказала горничной, подавшей ей телеграмму:

– Элен, приведите Скарамуша.

Когда шотландский терьер с блестящими глазами и видом, исполненным сознания собственной важности, вбежал в комнату, Динни обняла его так крепко, что тот чуть не задохнулся. Сжав в руках это тёплое упругое волосатое тело, девушка вновь обрела способность чувствовать. Всё её существо ощутило облегчение, но на глаза навернулись слёзы жалости. Такое странное поведение оказалось выше понимания её пса. Он лизнул Динни в нос, завилял хвостом, и ей пришлось отпустить его. Наспех одевшись, она направилась в комнату матери.

Леди Черрел, уже переодетая к обеду, расхаживала между отпертым платяным шкафом и выдвинутыми ящиками комода, размышляя, с чем ей будет легче всего расстаться ввиду приближения благотворительного базара, который призван был пополнить перед концом года приходский фонд помощи бедным. Динни, ни слова не говоря, вложила ей в руку телеграмму. Леди Черрел прочла и спокойно заметила:

– Вот то, о чём ты молилась, дорогая.

– Это самоубийство?

– Думаю, что да.

– Сказать мне Диане сейчас или подождать до утра, чтобы она выспалась?

– Лучше сейчас. Если хочешь, могу я.

– Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер.

– Как всё это ужасно для тебя, Динни!

– Мне это полезно.

Девушка взяла телеграмму и вышла.

Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли ещё тех лет, когда он становится желанным. Динни увела её к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними всё-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для неё новостью. Её лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремлённые на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только: