Сивилла - Шрайбер Флора Рита - Страница 24

Случаи Фелиды Х., Кристин Бошан и Дорис Фишер были более интересны как примеры независимых личностей, пребывающих в одном и том же теле, но ведущих свою собственную жизнь, как все прочие смертные. У Кристин Бошан было три «я», у Дорис Фишер – пять. Доктор предположила, что Сивилла относится именно к этому типу. Но случай Сивиллы – опять-таки предположительно – выглядел более сложным, чем у Кристин Бошан или Дорис Фишер.

Что ж, раз так, значит так, подумала доктор, предположив, что в случае с Сивиллой имели место множественные корни проблемы. Однако каковы были эти корни, оставалось пока неизвестным.

Поразмыслив некоторое время, доктор Уилбур стала отыскивать во всех рассмотренных случаях описания первых проявлений диссоциации личности. Она понятия не имела о том, когда у Сивиллы впервые произошла диссоциация и все ли личности возникли одновременно или часть из них появилась позже. Когда впервые произошла диссоциация у Кристин Бошан? Из работы Принса следовало, что у Кристин это случилось в возрасте восемнадцати лет в результате нервного шока.

Доктор Уилбур не знала в точности, но подозревала, что первая диссоциация у Сивиллы произошла в детстве. На это указывало детское поведение Пегги. И, вероятно, Сивилла тоже испытала какой-то шок. Но какой? То немногое, что было уже известно, не позволяло делать каких-либо предположений о причинах. Однако, выстраивая гипотезу, доктор подумала, что, возможно, имелось множество таких корней или случаев шока, которые привели к множеству «я», персонифицирующих реакции на эти потрясения. Множество альтернативных «я» можно, следовательно, объяснить множественными травмами детства – множественными корнями, давшими поросль в виде этого сложного состояния.

В случае с Дорсетт присутствовал аспект приключения, детективного жанра в области подсознательного, и доктор Уилбур разволновалась еще сильнее, когда поняла, что Сивилла – первый человек с множественным расщеплением личности, подвергшийся психоанализу. Это значило не только то, что они идут непроторенной тропой, но и что доктор путем психоанализа сумеет гораздо глубже понять Сивиллу, чем это бывало в предыдущих случаях. При мысли об этой задаче и возможных последствиях – не только для Сивиллы, но и для всей малоисследованной области изучения расщепления личности – пульс доктора Уилбур ускорился.

Она решила, что анализ должен проходить неортодоксально. Неортодоксальный анализ, проводимый инакомыслящим психоаналитиком, – эта мысль вызвала у нее улыбку. Доктор Уилбур действительно считала себя инакомыслящей и знала, что такая характеристика пойдет ей на пользу в данном необычном случае. Она сознавала, что ей придется использовать спонтанные реакции всех «я» не только при вскрытии истоков заболевания, но и при лечении его. Она понимала, что будет необходимо лечить каждое «я» как отдельную самостоятельную личность и собирать резервный фонд Сивиллы, этого бодрствующего «я». В противном случае этой единой Сивилле Дорсетт никогда не станет лучше. Одновременно доктор понимала, что ей придется пожертвовать огромным количеством времени и изменить обычную фрейдистскую технику сеансов, пользуясь каждой крупицей спонтанности, которая поможет ей пробиться к истине, скрытой за всеми этими «я».

И главный вопрос: почему у Сивиллы возникло множество личностей? Существует ли некое физическое предрасположение к возникновению расщепления личности? Играют ли здесь какую-нибудь роль генетические факторы? Этого никто не знал. Доктор тем не менее полагала, что состояние Сивиллы развилось в результате какой-то психологической травмы в детстве, хотя на данном этапе не была полностью уверена в этом. Предварительный анализ вскрыл определенные устойчивые страхи – боязнь близких отношений с людьми, музыки, кистей рук, – которые явно были связаны с какой-то травмой. Обращал на себя внимание также безудержный гнев, подавляемый Сивиллой и прорывающийся у Пегги Лу, а также нежелание Пегги Лу и Вики признавать свою мать. Чувство пребывания в ловушке опять же говорило о какой-то травме.

Некоторые характеристики были общими для большинства случаев. Бодрствующее «я», относящееся к той Сивилле, которая являлась в Омахе и в Нью-Йорке, обычно выглядело сдержанным и излишне послушным. Доктор предположила, что, возможно, именно подобное подавление темперамента сделало необходимым передачу подавляемых эмоций иной личности. В прочитанных книгах говорилось о вторичных «я» как о заимствующих у бодрствующего основ ного «я» часть эмоций, стилей поведения, оценок и обид.

Но такая «передача полномочий» является следствием, а не причиной данного состояния. Что в случае с Сивиллой вызвало его? Какова была исходная травма?

Этим утром доктор Уилбур, как всегда в последнее время, гадала, кто же явится сегодня в назначенный Дорсетт час. Это оказалась Вики – неплохое начало, ведь Вики утверждала, что знает все обо всех.

Пытаясь обнаружить исходную травму, доктор спросила Вики во время ее второго посещения, случившегося через два дня после первого, знает ли она, почему Пегги Лу боится музыки (как стало ясно из последней встречи с ней) и почему музыка так беспокоит ее.

– Музыка ранит, – ответила Вики, приподняв брови и глядя на доктора сквозь тонкие струйки дыма, поднимавшиеся от докторской сигареты. – Она ранит изнутри, поскольку она прекрасна, а это вызывает и у Сивиллы, и у Пегги печаль. Они печальны, потому что одиноки и никому не нужны. Слыша музыку, они становятся одинокими как никогда.

Доктор подумала: не имеет ли это какой-то связи с исходной травмой? Возможно, речь идет об отсутствии ухода или о невнимательном отношении? Когда она поинтересовалась, почему же что-то прекрасное должно ранить, Вики загадочно ответила:

– Это как с любовью.

Тогда, глядя прямо в глаза Вики, доктор спросила:

– Было ли что-то, связанное с любовью, которая ранит?

– Было, – ответила Вики без колебаний, но уклончиво.

Когда доктор спросила, как конкретно любовь может ранить, Вики стала еще более уклончивой.

– Доктор, – сказала она, – Сивилла не хочет никого любить. Это оттого, что она боится близости с людьми. Вы видели, как она ведет себя здесь. Все это часть одной и той же мозаики – на нее находит боязнь рук, боязнь людей, боязнь музыки, боязнь любви. Все это ранит ее. Все это заставляет ее бояться. Все это вызывает у нее чувство печали и одиночества.

Доктор, прекрасно сознавая, что Вики описывает те же симптомы, которые она сама перечисляла вчера вечером, плюс любовь, захотела, чтобы ее партнерша по анализу обратилась к причинам.

– Вики, – спросила она, осторожно подталкивая ее в нужном направлении, – а вы разделяете какой-нибудь из этих страхов?

– Конечно нет, – ответила Вики.

– Почему же Сивилла боится, а вы – нет? – настаивала доктор.

– Есть существенная разница между Сивиллой и мной. Я могу делать все, что мне угодно, потому что я не боюсь.

– Но почему не боитесь?

– У меня нет для этого причин, вот и все. – Раскрываться глубже Вики не желала. – Бедная Сивилла, – вздохнула она, меняя тему, – каким это было для нее испытанием. Она чуть не задохнулась. У нее почти постоянно болели голова и горло. Она не может плакать. И не будет. Все были против нее, когда она плакала.

– Кто все? – с надеждой спросила доктор.

– О, я предпочла бы не говорить об этом, – ответила Вики с извиняющейся улыбкой. – В конце концов, я не была членом их семьи. Я лишь жила вместе с ними.

Виктория Антуанетта Шарло захлопнула дверь, которая начала было приоткрываться. Однако лучик света появился. Отсутствие ухода, а возможно, невнимательное отношение, о чем стала подозревать доктор, позволяли с большой вероятностью предполагать, что причину, по которой Сивилла не способна плакать, Вики усматривает в семействе Дорсетт.

События развивались очень быстро. Пока доктор Уилбур переваривала эту последнюю мысль, произошла бесшумная и почти неуловимая перемена, и уверенная в себе Виктория Антуанетта Шарло мгновенно исчезла. Исчез характерный для нее апломб. Безмятежно-спокойные глаза расширились от страхов, перечисленных ранее. Вики, которая не была членом семьи Дорсетт, вернулась в тело Сивиллы, появившейся здесь.