Чучело-2, или Игра мотыльков - Железников Владимир Карпович - Страница 39

— Скажите, какие нежности! — заметил Костя, сам того не желая. Он совсем не собирался на нее нападать, но, как только услышал, что Глебов все простил, тут же решил, что они оба против него. — Раньше я за тобой этого не замечал. Убегала — только тебя и видели. Хвост трубой. И не думала, что ребеночек ночью проснется и будет вопить от страха, разыскивая мамашку.

— Да, да, ты прав, Костик! — неожиданно вырвалось у Лизы. — Прав, как никогда. Я сегодня подумала, и не один раз, какая же я мерзавка! Свою жизнь провертела, пока к нему бежала. И веришь, захотелось умереть, и я бы умерла, если бы не ты… Ты же, Костик, ни в чем не виноват, а все я. — Она замолчала, провела рукой по лицу, жалобно улыбнулась. — Я так долго, потому что… трудно. Веришь, у его дверей простояла час — боялась позвонить, протяну руку к звонку — и отдерну. Ну, если бы он меня стукнул, или спустил с лестницы, или что-нибудь страшное закричал, или еще хуже — просто захлопнул двери, то я бы снова стала звонить. Я бы это пережила. А я боялась за тебя. Ну, если он меня выгонит, что нам тогда делать? Как я вернусь к тебе? В общем, я постучала, позвонить не смогла: ночью звонок всегда так резко бьет… И вдруг на первый мой стук, тихий-тихий, дверь сразу открылась, и я оказалась перед ним. Испугалась, чуть не бросилась бежать. Но, слава богу, не убежала. Потом поняла: он меня ждал под дверью, может быть, много часов; как вернулся от нас, так и ждал, стоя на пороге, не замечая времени. Почему-то был уверен, что я приду. — Лиза прошла по комнате, сжимая одну руку в другой. — Я же не слышала его шагов. Значит, он стоял у двери! Если бы он спал, разве услыхал бы мой стук? Никогда. Он отступил с порога, и я вошла. Встретил меня, как будто между нами ничего не произошло. Когда увидел, только сказал: «Лиза!» И, поверишь, больше ни слова. Но это было не удивление, вызванное моим приходом, и не приглашение войти; нет, он звал меня на помощь, чтобы я его спасла…

— А чего его спасать? — перебил Костя. — Ты лучше меня спаси.

— Конечно, конечно… Ты прав. Я обязательно тебя спасу. Но и о нем надо подумать.

Костя почему-то на это ничего не ответил, хотя Лиза, проговорив эти слова, решила, что он сейчас на нее обозлится, и остановилась перед ним в ожидании крика.

Костя молчал, автоматически нажимая на кнопку настольной лампы, то зажигая, то гася свет, и Лизино лицо от этого то темнело, то высвечивалось, и когда оно высвечивалось, то он видел ее глаза, и ему казалось, что перед ним не его «мамашка», а какая-то другая женщина. Эта перемена в ней его пугала.

— Я ведь к нему пошла из-за тебя, не из-за себя же! — сказала Лиза.

— Ну, над этим еще надо подумать, — заметил Костя.

— А что думать, когда это правда. Из-за себя я бы ночью к нему не побежала. Не решилась бы никогда. Наоборот, сбежала бы куда-нибудь подальше, хотя я перед ним виноватая.

— Что ты талдычишь одно и то же: виновата, виновата!..

— А как же, Костя? — Она не сказала «Костик», как всегда, и он отметил это про себя. — У меня перед ним большая вина.

— Что с тобой, мамашка? — почему-то испуганно спросил Костя. — Ты что, влюбилась, что ли?

— Не отрицаю этого, — вдруг, помимо собственной воли, призналась Лиза. — И вину свою признаю. Так виновата, что никогда не исправишь.

— Опять?! — Костя передразнил ее: — «Так виновата, что никогда не исправишь»! А я вот не чувствую за собой никакой вины.

Нет, нет, подумал он, он не признается в том, что виноват, потому что это признание будет его концом.

— А ты, Костик, артист. — Лиза улыбнулась. — Правда. Как меня передразнил, так не каждый сможет. — Замолчала, закрыла лицо руками, стараясь обрести хотя бы относительный покой. Чувствовала себя изнеможенной до предела. При этом, как ни странно, временами она забывала о сыне, который сидел рядом с нею, — его вытеснял Глебов. Она откинула руки от лица, с удивлением посмотрела на Костю и впервые почувствовала, что осуждает сына, смешалась от этого, спросила: — Костик, у тебя нет сигареты?

— Ты же знаешь, я не курю.

— Пойду попрошу у Зойки.

— Вот еще! — грубо ответил он. — Перебьешься. Лучше расскажи покороче, чем все закончилось.

— Ладно… Потерплю. Да и Зойка, пожалуй, заснула.

Лиза снова глотнула воздуха, вбирая его открытым ртом, и выдохнула — теплая струйка материнского дыхания достигла Костиного лица, и его это неожиданно расслабило. Лиза заметила перемену в сыне, обрадовалась и продолжала:

— Вот я смотрю на тебя и вижу: ты снова мне не веришь. Угадала? А у него такое было лицо, как тебе передать?… Собралось в кулак и почернело. Я заметила: он странно ходил, переставляя ноги с трудом, странно смотрел на меня, исподтишка, чтобы я не видела его глаз, и ничего не говорил. Ведь он мне только сказал: «Лиза!» — и больше ни слова. И вдруг вижу: он падает! Еле успела его подхватить, а он тяжелый. Ты же знаешь, у меня руки слабые, но держу его изо всех сил. Подумала: заболел. Говорю: «Боря, тебе надо лечь. Ты болен. Ты не спал ночь. Укроешься одеялом, согреешься, болезнь отступит». В общем, говорю ему это, а сама думаю: дело плохо. «Скорую» надо вызывать. Быстро стелю кровать. Пришлось ему помочь раздеться: он был не в силах. Уложила, укутала. И тут наши глаза встретились, и… я все-все поняла! Не болен он, а это я его так скрутила… Понимаешь, он меня всегда любил, дуру такую, а я его скрутила — он и рухнул.

— Мамашка, ну что ты мелешь чепуху! — Костя рассмеялся. — Разве так бывает, чтобы от любви человек заболел? «Чуть не упал, почернел»! Даешь!

— Бывает, Костик, бывает… Раньше сама не верила, а теперь увидела своими глазами. Когда я первый раз от него сбежала, он два месяца проболел, почти ничего не ел, не пил. Ну просто погибал. А я приехала в Вычегду с тобою на руках, ты грудной был; он увидел меня и уехал. Не смог простить. Баба Аня рассказала, как он болел, а я не поверила вроде тебя, а сейчас поняла: и тогда, и теперь с ним одинаково.

— А мне-то какое дело до этого? — снова разозлился Костя. — Ну что ты про себя да про него? А меня как будто и нет?!

— Костик, Костик, ты не прав, — сокрушенно сказала Лиза. — Я ведь про него рассказываю не случайно, хочу, чтобы ты правильно понял. Ты потерпи и поймешь — это имеет прямое отношение к тебе. Когда я обо всем догадалась по его глазам, спросила: «Боря, за что ты меня любишь? Ведь я дрянь». А он вдруг ответил. Я думала — не ответит, нет у него на это сил, а он ответил. «Я, — говорит, — знаю про тебя то, что ты сама не знаешь. Ты почему обманула меня? Не от злобы или расчета… От обиды, что я отказался от своей любви». Костик, — обрадовалась Лиза, — это же верно! В тот день в суде я все это придумала про тебя от обиды.

— Мамашка, дай платок, — сказал Костя.

— Платок? — сбилась с рассказа Лиза, ничего не понимая.

— Я рыдаю от умиления, ты что, не видишь? — Костя судорожно всхлипнул. — Ну хватит, ладно? На-до-е-ло! Осточертело! Переходи к фактам!

— К фактам? Пожалуйста. Вот тебе факты. Я ему вру: «Я к тебе пришла не из-за Костика». А как ему доказать, что я пришла не из-за тебя, не знаю. Заметалась, засуетилась. А он смотрит на меня, не отрывая глаз. Тогда я наклонилась к нему, обняла крепко-крепко, ну как тебя в детстве, и твержу: «Ты не думай, не думай! Совсем не из-за Костика!»

— А может, ты и вправду пошла к нему не из-за меня? — всерьез спросил Костя.

— Что ты, Костик! Что ты! Разве я имею на него право? После всего-то. И не мечтаю даже. — Лиза вдруг успокоилась. — Ты устал, я вижу… Поэтому вот тебе прямо с конца. Когда я его попросила, чтобы он тебе помог, сказала, что ты-то вообще ни в чем не виноват, а тоже несчастная жертва, то он знаешь что сделал? — Она перехватила загнанный, беспомощный взгляд сына. — Совсем не то, что ты думаешь… Я сама не ожидала этого. Готовилась к тяжелому разговору, думала, буду умолять его… Ну, в общем была готова на все. И вдруг он молча, не отвечая, встает, подходит к телефону, набирает номер и говорит. Вот слово в слово весь его разговор.