Том 1. В дебрях Индии (с илл.) - Жаколио Луи - Страница 52

— Так вы, значит, эти два туннеля, — один из колодца Нухурмура, другой со стороны озера, — расширили, чтобы легче было проходить по ним, и устроили там убежище для себя и Нана-Сахиба?..

— Совершенно верно, мой милый Барбассон! И как вам уже известно, мы закрыли с помощью камня, вращающегося на стержне, единственный вход со стороны озера, который легко мог кто-нибудь увидеть, несмотря на густую растительность, прикрывающую его. Нам никак нельзя открыть тайну нашего убежища этому туземцу; он может заметить его и затем, из-за отсутствия сообразительности, поддаться на подарки и обещания хитрого Кишнайи, если тот проследит за нами вплоть до этих гор. А это вполне может случиться, так как во избежание этого нужно, чтобы никто из нас не выходил из подземелий Нухурмура.

— Они так великолепны, Сердар, что в них можно жить до конца своих дней. Вы ведь и сад устроили там?

— Да… а между тем, судя по наружному виду, ни за что не скажешь, что дно этой пропасти занимает поверхность в двадцать тысяч квадратных метров. Еще задолго до подавления восстания, когда Хейвлок шел на Дели и полное поражение было вопросом только одного месяца, я думал уже об этом убежище, о котором мне сказал Рама-Модели, как о месте, весьма пригодном для Нана-Сахиба и тех из наших товарищей, которые останутся нам верными. Я поручил тогда же нашему заклинателю пантер перевезти туда с помощью Ауджали всякую утварь и припасы; он так хорошо исполнил все мои приказания, что мы можем жить там роскошно и в полном изобилии в течение нескольких лет. Чтобы там ни было, но ввиду того, что на наши следы могут напасть совершенно случайно во время охоты в горах или рыбной ловли в озере, — две несчастные страсти, от которых невозможно отучить Барнета, — нельзя ни под каким видом и ни единой душе открывать тайну нашей крепости.

— Я с вами согласен, Сердар! Но я возвращаюсь к вопросу, поставленному вами в начале этого разговора. Что мы сделаем с этим беднягой?

— Мы можем сделать только одно, тем более, что я совершенно успокоился относительно последствий его раны. Я уверен, что она зарубцуется самое большее дня через три-четыре. Мы высадим его на том месте, где он находился, когда я выстрелил в него, и он сам найдет свое жилье.

Приняв это решение, Сердар пощупал пульс раненого и нашел его спокойным. На борту хранилась провизия, и Сердар решил накормить туземца, чтобы подкрепить его силы; он употребил тот же способ, как и ранее для напитка и прежде чем предложить ему кушанье, сам отведал его. Туземец в ту же минуту набросился на то, что ему предлагали, и принялся пожирать с жадностью, выражая при этом на своем языке явные признаки удовольствия. Барбассон не мог удержаться, чтобы не сказать:

— Нет, право, мы сделали доброе дело… Бедняга, черт возьми, умирал с голоду.

Шлюпку направили к берегу и сделали знак тота-ведде прыгнуть на землю, но бедняга, по-видимому не понимал, тогда они без всякой церемонии взяли его и положили на траву, потому что им некогда было тратить время на бесполезную мимику. Думая, что теперь отделались от него, Сердар со спутником поспешили отчалить от берега, но не отплыли они и десяти метров, как услышали шум тела, нырнувшего в воду, и невольно обернулись. Каково же было их удивление, когда они увидели над водой голову тота-ведды, который плыл, стараясь догнать их!

Ночь быстро последовала за днем, как это всегда бывает под тропиками, где почти нет сумерек, а потому несмотря на небольшое расстояние, разделявшее их, туземец казался обоим французам маленькой черной точкой на поверхности воды.

— Надо ускорить ход! — сказал Сердар. — Когда он потеряет нас из виду, он вынужден будет вернуться на землю.

Барбассон ускорил ход, и шлюпка понеслась по спокойным водам озера, но в ту же минуту до слуха Сердара донеслись жалобные крики.

— У него может открыться кровотечение из раны; в воде оно бывает еще сильнее; несчастный потеряет силы и утонет, — сказал Сердар, как бы говоря сам с собой.

Затем под влиянием невыразимой жалости он воскликнул:

— Я не могу допустить, чтобы человек этот умер таким образом.

Крики усиливались и голос становился все более жалобным и похожим на голос плачущего ребенка.

Сердар колебался… на карте стояли такие важные интересы, что он не считал себя вправе подвергать их опасности ради жизни этого несчастного дикаря. Но тут у него в голове блеснула мысль и положила конец всем его колебаниям.

— Что ж, — сказал он себе, — можно попытаться. Спасем его сначала, а там увидим.

И, наклонившись к люку, он крикнул:

— Задний ход, Барбассон! Я не хочу, чтобы на совести у меня оставалась смерть этого несчастного.

Провансалец, служивший несколько лет на государственной службе, выучился образцовой дисциплине, которая ставит французских моряков на первое место во всем мире. Он всегда повиновался и только потом высказывался, если находил нужным сделать какое-нибудь замечание. Шлюпка слегка задрожала и с минуту казалось, будто в ней происходит борьба между выработанной скоростью и движением в противоположную сторону, но в следующую за этим минуту она уже с прежней скоростью неслась по направлению к берегу. Прислушиваясь к жалобным крикам, Сердар по направлению звука понял, что шлюпка теперь в том районе озера, где находился туземец.

— Слабее, Барбассон, слабее! — сказал он. И шлюпка, сразу изменив ход, медленно заскользила по воде.

Крики прекратились… Ночная тьма была столь непроницаема, что положительно ничего нельзя было видеть вокруг себя.

— У него, вероятно, иссякли все силы, бормотал Сердар с искренним огорчением. — Бедняга! Мы сделали все, что могли.

Не успел он произнести эти слова, как шлюпка ощутила легкий толчок и черная масса, одним прыжком выскочившая из воды, упала вдруг на палубу. Это был тота-ведда; туземец молчал, видя, что к нему спешат на помощь. Он мог бы провести всю ночь в воде, несмотря на свою рану. То, что люди его племени потеряли в своем умственном развитии, восполнилось их необычайным физическим развитием: привыкшие жить в чаще лесов и двигаться среди глубокой тьмы, они видят ночью почти так же хорошо, как и днем, и положительно не знают усталости; они перегоняют самых быстрых животных; некоторые видели, как они перебирались вплавь через морские заливы в пятнадцать-двадцать миль и плыли два дня, направляясь к прибрежным островам, чтобы отыскать себе там убежище среди гор, которые синеватой линией выделялись вдали на горизонте.

Тота-ведда, очутившись в шлюпке, тотчас же бросился к ногам Сердара и, подымая поочередно одну его ногу за другой, ставил их себе на голову в знак почтения и подчинения; затем, ударяя себя в грудь, он горловым голосом произнес в несколько приемов: Ури! Ури!

В эту минуту луна, вырвавшись из чащи лесов, покрывавших верхушки гор, залила всю поверхность озера серебристым светом. В Индии луна светит настолько ярко, что туземцы называют период, когда спутница нашей Земли достигает полнолуния, «лунными днями».

— Ури! Ури! — продолжал тота-ведда, снова повергаясь ниц перед Сердаром.

— Что он там говорит? — сказал Барбассон, вышедший в эту минуту на палубу.

— На тамильском наречии, на котором говорят у подошвы этих гор, «ури» означает «собака», — отвечал Сердар. — Нет ничего особенного, если он запомнил это слово и, вероятно, хочет дать нам понять, что он будет нам предан, как собака; с другой же стороны он, быть может, хочет сказать нам, как его зовут. Будь здесь Рама-Модели, он объяснил бы нам все это; он провел свое детство здесь в этих горах и говорит на языке этих бедных людей так же хорошо, как и они сами… Пора, однако, возвращаться домой; в Нухурмуре, вероятно, беспокоятся, мы никогда еще…

Он не докончил начатой им мысли; меланхолический и пронзительный звук рога нарушил ночную тишину, и его жалобные нотки три раза скользнули по водам озера, принесенные легким ветерком, который в этих обширных долинах дует каждый вечер после захода солнца, когда в раскаленной атмосфере восстанавливается равновесие воздушных течений.