Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.) - Жаколио Луи - Страница 58

Рассудив таким образом, Ланжале поднялся на мостик, где было еще свежее, чем на палубе. Было около часу ночи, и погода стояла прекрасная. Яхта легко скользила по совершенно спокойному морю, оставляя за собой светлый след…

На мостике Ланжале увидел Порника, занятого своей службой, потому не решился заговорить с ним, зная, что друг его не любит этого. Порник давно уже перестал «забавляться вином» — под влиянием тех же серьезных и неотвязных мыслей, которые изведал и Ланжале.

Парижанин опять сошел на палубу и увидел Сарангу. Малаец относился к нему с полным вниманием, помня приказание Лао Тсина спасти его во что бы то ни стало. Заметив подходящего к нему Ланжале, он приветствовал его своим «саламом», на что Парижанин ответил тем же.

— Отличная погода! — сказал Ланжале. — Как нельзя более удобная для плавания.

— Да, и наша яхта отличное судно, капитан! — отвечал Саранга.

Для малайца все белые были капитанами.

— Да, это правда! Я никогда не видел ничего подобного ей!

— Ни в Батавии, ни в каком другом месте нет ни одного судна, которое могло бы ходить быстрее нашей яхты! — с гордостью заметил малаец.

— Кстати, — спросил как бы ненароком Ланжале, — не знаешь ли ты, когда мы придем?

Саранга пытливо посмотрел на Парижанина, готовясь и ему сказать то же, что и другим, то есть отделаться уклончивым ответом, но вдруг Ланжале осенила неожиданная мысль, и, наклонясь к малайцу, он таинственно шепнул ему:

— Я знаю все!

Малаец вздрогнул.

— Господин мне все открыл! — продолжал Ланжале.

Тогда малаец встал и, коротко бросив: «Пойдем ко мне!», — повел его в свою каюту.

Когда они очутились с глазу на глаз в уединенной каюте малайца, последний, посмотрев на своего гостя так же внимательно, спросил его резким голосом:

— Что ты знаешь?

Сообразив, как надо держать себя с этим человеком, что сказать и о чем умолчать, Парижанин начал:

— Я знаю, что час правосудия пробил для изменников… Я знаю, что честолюбец, который продал своих братьев, увидит скоро свои дерзкие планы разрушенными: он никогда не овладеет «кольцом власти», и его судьба решится завтра, когда луна исчезнет в волнах океана.

Малаец слушал его с возраставшим волнением. Ланжале как раз попал на дорогу успеха, переводя на язык вдохновенного ясновидящего простые, но полные правды слова, услышанные им от Лао Тсина.

И Саранга не стал более сомневаться, что банкир сказал Ланжале все, и ощутил полное доверие к нему. Парижанин поспешил вызвать малайца на откровенность, и хотя последний не переступал видимых пределов благоразумия, рекомендованного ему, но и то немногое, что он сказал Ланжале, повергло спутника Гроляра почти в ужас.

— Да, — задумчиво произнес Саранга, употребляя тот же язык ясновидящего, — час правосудия пробил! Но ты, зачем ты сел на это судно с твоим другом? Господин ведь не хотел этого! Не для того ли, чтобы исполнить последние обязанности по отношению к нему, к твоему другу?

И он добавил, понизив голос и так невнятно, как если бы говорил сам с собой:

— Гроты Мары не щадят тех, кто отважится пренебречь их гневом!

Дрожь пробежала по телу Парижанина. О каком «друге» говорит малаец? Не разумеет ли он под этим именем бедного Гроляра? В таком случае он все сделает, чтобы спасти своего спутника от грозящей ему какой-то страшной опасности, которая неведома ему. Он не будет входить в подробности этой роковой истории, имеющей отношение к Обществу Джонок, но должен непременно уберечь от участия в ней Гроляра, миссия которого не имеет ничего общего ни с планами, ни с намерениями этого честолюбца Ли Ванга… Приняв такое решение, Ланжале прямо приступил к делу.

— Я здесь для того, — сказал он малайцу, — чтобы сопровождать своего друга повсюду, куда бы он ни отправился.

— Скоро ты не будешь в состоянии делать этого, — мрачно возразил малаец.

— Почему?

— Господин не желает этого, а воля господина должна быть исполнена.

— Есть нечто более могущественное, чем воля господина: это клятвы, данные во имя Божества. И я поклялся Божеством моей родины — никогда не покидать своего друга и привезти его во Францию целым и невредимым.

— Так! — согласился малаец, на которого религиозные обеты имели сильное влияние, что еще раньше заметил Ланжале. — Обещания, данные богам, должны быть священны и ненарушимы; но Саранга, которого ты видишь перед собой, знает свою обязанность и предоставит собственной участи тех, кто осужден безвозвратно.

Итак, стало быть, Гроляр шел на смерть вместе с Ли Вангом, — в этом нельзя было более сомневаться; но как совершится эта катастрофа, которая должна погубить их?.. Ланжале попытался выведать об этом у малайца, но тот ничего уже более не сказал ему, замкнувшись в безмолвии.

Ланжале ушел от него, дав себе слово всеми зависящими от него средствами спасти Гроляра, хотя бы для этого ему пришлось подставить собственное тело под неведомые смертельные удары: добрый малый питал некоторое расположение к полицейскому сыщику, существу мягкому и безобидному в тех случаях, когда дело не касалось его профессии. Должен ли и этот человек пасть жертвой мщения Лао Тсина? Но за что же, если дело Бартеса имевшего в руках тысячи средств мирным образом устранить со своей дороги Гроляра, вовсе не требовало такой жертвы? Ведь если Бартес и подвергся неприятности быть арестованным, то это случилось из-за его собственной оплошности и неосторожности…

Выйдя от малайца, Ланжале хотел немедленно идти к Порнику, но рассудил, что его совещание с последним тотчас же после разговора с Сарангой может показаться подозрительным малайцу, и отложил свое намерение до следующего дня. На следующий день после завтрака, оставшись вдвоем с Порником, он сказал ему:

— У меня есть новость, которую я хочу сообщить тебе. Дело касается этого бедного Гроляра, которому грозит серьезная опасность, и потому мы должны спасти его.

— Как? — вскричал изумленный бретонец. — Ты допускаешь возможность гибели людей на борту судна, которым я командую?!

— Я этого не допускаю, но убедился, что наша яхта ведет к какой-то неизвестной, но неизбежной гибели китайца Ли Ванга и нашего «маркиза де Сен-Фюрси». Везет по чьей-то непреклонной воле, которой невозможно противоречить!

— Увидим это потом! Здесь нет иной воли, кроме моей, и тот, кто заставит меня напомнить ему это, узнает, чего это будет стоить ему! — с угрозой в голосе ответил Порник.

— Я на тебя надеюсь, я знаю твою энергию, хладнокровие и решимость и знаю также, что никто безнаказанно не может противиться твоим распоряжениям.

Ланжале намеренно принялся возносить достоинства своего друга, который не шутя считал себя очень важным лицом на маленькой яхте — вроде командира броненосца первого ранга.

— Посмотрим! — продолжал Порник, принимаясь за раскуривание огромной трубки — наргиле. — Посмотрим, что за вещи такие, которые должны случиться в скором времени!

— Что за вещи? Я могу сказать тебе о них в двух словах, но сперва нужно быть готовым к тому, что случится в наступающий вечер.

— Что же такое случится? Признаюсь, я ничего пока не понимаю из твоих слов! Гроляру, ты говоришь, грозит опасность смерти? Но каким образом? И кто может готовить здесь покушение на его жизнь, зная, что будет немедленно наказан за свое преступное намерение? Я подозреваю, нет ли у него какого-нибудь столкновения с Сарангой?..

XX

ПОРНИКУ НЕ НРАВИЛСЯ МАЛАЕЦ, принимавший, как мы знаем, большое участие в командовании судном; ему даже казалось, что этот малаец приставлен втайне наблюдать за ним и что значение Саранги на борту яхты более важно, чем его, номинального ее командира.

Впрочем, мы должны оговориться, что Саранга вел себя очень скромно, не выдавая ничем роли, которая приписывалась ему Порником: никто, кроме китайцев-матросов, не знал о той неутомимой бдительности по ночам, которую проявлял Саранга, ведя судно по назначенному ему маршруту. К Порнику же он всегда выказывал большое уважение, которое тот вполне заслуживал как опытный и знающий свое дело моряк.