Врата изменников - Перри Энн - Страница 33

– Я приехал засвидетельствовать свое почтение к памяти человека, которого очень любил, – Питт сжал челюсти, – и которому обязан почти всем. Мои занятия не имеют никакого отношения к моему присутствию здесь, так же как и ваши.

– Тогда, черт возьми, сэр, зачем сообщать, что вы из полиции? – возразил Дэнфорт. Он чувствовал себя посрамленным в собственных глазах, и ему это не нравилось.

Томас дал ему знать об этом, чтобы тот больше не считал его просто сыном егеря, но не хотел сознаться в этом и самому себе.

– Я был на судебном заседании, – сказал он, не отвечая на вопрос. – И слышал, что вы рассказывали о щенках. Сэр Артур всегда так заботился о своих собаках.

– И о лошадях, – согласился, нахмурившись, Дэнфорт. – Вот поэтому я и понял, что бедняга не всегда отдает себе отчет в своих поступках. Артур не только обещал мне дать выбрать из щенков, кого я захочу. Он сам пошел со мной, чтобы помочь выбрать. А потом, черт возьми, взял и продал их Бриджесу… – Он покачал головой. – Я могу понять элементарную забывчивость. Мы все старые, забываем иногда про то или другое. Но он же был уверен, будто я сам отказался от щенков! И клялся, что это так. Вот что на него было совершенно не похоже. И все это ужасно печально. Страшно вот так уйти. Но я рад, что вы приехали почтить его память, мистер… э… суперинтендант.

– Всего хорошего, сэр, – ответил Питт и, повинуясь безотчетному порыву, повернулся и пошел к обитой зеленой байкой двери на кухню.

Он точно знал, куда идти. Обшитые панелями стены были так знакомы – каждый оттенок дерева, все места, потемневшие от бесчисленного прикосновения рук проходящих, потертости от плеч лакеев, дворецких и юбок горничных, экономок и кухарок всех прошлых поколений. Томас сам прибавил немало к отпечаткам времени, когда они с матерью работали в этом доме. По сравнению с долгой историей усадьбы это, казалось, было только вчера. Они с Мэтью исподтишка спускались сюда, чтобы выпросить у кухарки печенье и стакан молока, а иногда и оставшиеся с вечера кусочки пирожного. Маленький Десмонд дразнил горничных и подбрасывал лягушек в гостиную домоправительницы: миссис Тэйер терпеть не могла и боялась лягушек. Мэтью и Том смеялись по упаду, когда она издавала вопль при виде ненавистного земноводного. И приготовленный по ее распоряжению невкусный пудинг из земляных груш в течение целой недели был пустячной ценой за такое удовольствие.

Запах жидкости для полировки мебели, тяжелых драпировок и натертых деревянных полов неуловимо и вместе с тем так настойчиво витал в воздухе, что суперинтендант нисколько не удивился бы, увидев в зеркале не себя взрослого, а двенадцатилетнего длинноногого подростка с пристальным взглядом серых глаз и взлохмаченными волосами.

Питт вошел в кухню, и кухарка, все еще в черном бомбазиновом[24] платье и в фартуке поверх него, бросила в сторону незваного гостя недовольный взгляд. Это была новая кухарка, и Томас был ей незнаком. К тому же она была расстроена смертью хозяина и находилась под впечатлением от церковной службы, на которой ей позволили присутствовать, не снимая, впрочем, с нее обязанностей проследить за тем, чтобы все было готово для поминок в должный срок.

– Вы заблудились, сэр? Парадные комнаты вон там, вам, стало быть, надо обратно, – указала кухарка на дверь, в которую он только что вошел. – Эй, Лиззи, покажи дорогу джентльмену.

– Спасибо, но я ищу егеря, – возразил Томас. – Мистер Стерджес где-нибудь поблизости? Мне нужно поговорить с ним о собаках сэра Артура.

– Насчет собак ничего сказать не могу, сэр. Но сегодня вряд ли подходящий день для этого…

– Я Томас Питт. И прежде долго здесь жил.

– О! Юный Том. Я хочу сказать… – Кухарка вдруг покраснела. – Я не хотела…

– Все в порядке, – отмахнулся он, – но я все-таки хочу поговорить с мистером Стерджесом. По делу, которое мне поручил сэр Мэтью, потребуется его помощь.

– О! Он был здесь, наверное, с полчаса назад и пошел, стало быть, в конюшню. Дело есть дело, даже когда похороны в доме. Может, вы там его и найдете.

– Спасибо.

Питт прошел мимо, окинув беглым взглядом ряды медных сковородок и кастрюль и большую железную плиту, еще горячую, несмотря на то что дверцы всех духовых шкафов были закрыты и задвижки буфетов тоже наглухо задвинуты. Полки, как и прежде, ломились от фаянсовой посуды, дверцы были захлопнуты, деревянные лари для муки, сахара, овсянки и чечевицы плотно прикрыты крышками, все овощи грудами лежали в посудной, а мясо, птица и дичь висели в холодном чулане. По коридору справа размещались прачечная и кладовая.

Питт вышел через черный ход и безотчетно свернул налево. Этой дорогой он мог бы пройти и впотьмах. Томас нашел Стерджеса около двери в яблочный сарай, вентилируемое помещение со множеством полок, где на деревянных решетках был еще с осени разложен весь урожай, а так как яблоки не касались друг друга бочками, их удавалось сохранить вплоть до последних недель весны.

– Привет, юный Томас, – сказал егерь, нисколько не удивившись. – Рад, что ты сумел приехать на похороны, – он взглянул Томасу прямо в глаза.

Отношения их складывались трудно, и прошло много лет, прежде чем они достигли дружеской стадии. Стерджес сменил в должности отца Питта, и уже за одно это маленький Томас с самого начала не мог его простить. Им с матерью пришлось оставить домик егеря, всю мебель и вещи, к которым они так привыкли: кухонный стол, и шкаф, и удобное кресло, и цинковую ванну. Лишились они и уютного камелька, а у Питта была там еще и своя собственная комнатка со слуховым окошком, выходившим прямо на дерево яблони. Их переселили в помещение для слуг в самом доме, но там все было иначе. Что значила отдельная комната, когда прежде в их распоряжении был целый, словно собственный, дом, свой порог, свой кухонный очаг?

Конечно, умом Томас понимал, как им повезло, что сэр Артур верил в невиновность отца, хотя, может быть, ему это было и безразлично; как повезло, что он дал приют жене егеря и его ребенку и отнесся к ним доброжелательно. Многие бы поступили иначе, а нашлись в графстве и такие, кто считал добрый поступок старого Десмонда глупостью, и так об этом и говорил. Но все это не помешало Питту возненавидеть Стерджеса и его жену за то, что они въехали в домик егеря и зажили там в тепле и с удобствами.

А сменивший Питта-старшего человек к тому же стал объезжать поля и леса, чем прежде с большой радостью занимался отец Питта. Новый егерь кое-что поменял по ходу работы, и в одном-двух случаях перемены были к худшему. Но еще большим оскорблением для юного Тома были те случаи, когда нововведение себя оправдывало.

Однако постепенно горестное воспоминание об утраченном доме смягчалось, а Стерджес оказался спокойным, терпеливым человеком. Он знал обычаи и правила поведения в деревне. В юности он тоже грешил от случая к случаю браконьерством и понимал, что только по Божьей милости и снисходительности собственника угодьев ни разу не попался. Он никогда не рассуждал о том, виновен отец Питта или нет, и только заметил как-то, что если он виноват, то, значит, «дурее многих».

А еще новый смотритель леса любил животных. Сперва как бы случайно, потом как само собой разумеющееся, он позволил юному Томасу помогать ему. Поначалу они действовали в недоверчивом молчании, но затем, так как совместная работа требовала быстроты и спорости, лед сдержанности и подозрительности между ними растаял. От него не осталось ничего в одно раннее утро, в половине седьмого, когда свет только-только разливался по полям, отяжелевшим от утренней росы. Была весна, и всюду пестрели полевые цветы. Буйно цвела и живая изгородь. Лютики желтели под деревьями, на каштанах распускалась листва, а на березах и вязах набухали почки. Егерь и его юный помощник нашли раненую сову и принесли ее домой к Стерджесу. Они вместе заботились о птице, пока та не залечила раны и не улетела. Несколько раз в то лето они видели, как молча, широко раскрыв крылья, их питомица грациозно летала вокруг амбара, внезапно ныряя вниз за мышью, промелькнув в луче фонаря, словно привидение, и затем опять улетала. С этого события между ними установилось взаимопонимание, и никаких споров и упреков у них больше никогда не было.

24

Бомбазин, бумазея – плотная хлопчатобумажная ткань саржевого, реже полотняного переплетения с начесом на одной, обычно изнаночной, стороне.