Сами мы не местные - Жукова Юлия Борисовна - Страница 83

83

– Забыть? – моргает Унгуц. – Ты хочешь сказать, отменить его?

– Нет. Он просто стал так со мной говорить, как будто ничего не случилось.

– И что ты? – допытывается Алтонгирел.

– Я сказал, что он меня с кем-то перепутал.

– Ты что! – шипит Алтоша. – Он теперь опять надуется! Надо было с ним помириться, ты же не думаешь всерьез, что он станет просить прощения?!

Азамат поднимает на него такой взгляд, что металл плавить можно.

– Извини, но я не готов просто забыть пятнадцать лет своей жизни!

Алтонгирел отворачивается и с досадой хлопает себя по коленке, Унгуц закрывает глаза и качает головой. Я утыкаюсь Азамату в плечо и глажу его. Ну, блин, мужики-и!

Тем временем эпическое сражение успело изменить направление: теперь уже Ирлик и Унчрух сражаются не друг с другом, а плечом к плечу против черных космических демонов, а нашедшаяся Укун-Тингир им в этом помогает. Интересно, это не специально под случай концовку переписали? Но спрашивать у Азамата не рискую: он и так не слушает, а думает, извиняюсь, думу горькую, будь неладен этот эпос. Конечно, наши победили, и после этого Ирлик возвращается в Подземное Царство, Укун-Тингир – в Небесное, а Унчрух становится Императором Муданга и правит до самой смерти. Когда он умирает, он обращается в горный хребет, который теперь называется Короул, и именно поэтому все боятся туда ходить.

Сказитель еще несколько минут тянет свое «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома, и задумчиво кивает.

Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами с подкрученными на гусарский манер кончиками.

– Многие люди мне говорили, – начинает он учтивым, приятным тоном, – что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?

Азамат признательно улыбается.

– Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.

– Есть ли у вас пожелания? – любезно уточняет этот, видимо, певец.

– Мм… Я бы предпочел что-нибудь возвышенно-печальное.

– Печальное? Но сейчас праздник… – удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: – Ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.

Азамат снова наклоняет голову.

– И еще, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.

Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.

Еще минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поет стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.

Начинает он с плача по погибшим:

Западной излучины реки Одурманил аромат меня. Завещали: друга береги — Нету друга больше у меня. Тянутся три русла на восток, Три печальных воина бредут. Больше не ступить им на порог, Больше дома их дела не ждут. Соберу коней своих лихих, Нагружу их ношей тяжело: Скорбные души моей стихи, Дичь, зерно, коренья и вино. Отгоню табун во стольный град, Созову народу целый мир. Пище и вину не буду рад: В память о друзьях устрою пир.

Видимо, это относительно недавнее творчество, раз в рифму, по земному образцу. Азамат украдкой вытирает глаза.

– У тебя правый глаз слезится? – спрашиваю невпопад.

– Да, – отвечает он, сдвинув брови. – А что?

– Раньше только левый, – говорю.

– Думаешь, твой крем начал действовать? – скептически ухмыляется Азамат.

– Естественно, он действует! – надуваюсь я. – Просто медленно, и ты не замечаешь. Экдал!

Экдал сидит наискосок справа от меня, оборачивается на оклик.

– Вот скажи. Ты Азамата с начала весны не видел. Что-нибудь изменилось?

– А! Так вы его все-таки чем-то лечите? – оживляется наемник. – А я-то думаю, неужели это он просто на радостях настолько лучше выглядит!

– Вот видишь, – говорю Азамату.

– Тихо, – шикает он. – Послушай лучше песню. Это баллада об утрате души.

Баллада оказывается длинной, примерно в половину эпоса. Из начала я только успеваю понять, что некий доблестный воин влюбился в красотку с Восточных островов, и она ответила ему взаимностью, правда, преподносится это с таким трагизмом, как будто они оба повесились. Впрочем, не знаю уж, чем там кончится. Потом началась война, и герой должен был покинуть родные края.

В степи бескрайней седой ковыль, Седое небо, седая пыль. Трав аромат в небеса унесло, И нету друзей, кроме тени его.

Войну они благополучно продули, и Он-чуай вынужден скрываться в горах несколько лет, пока не соберется новое войско, чтобы разбить узурпаторов.

Имя свое в землю зарыл, Камнем прикрыл и место забыл. Кто войну проиграл, От людей кто сбежал, Имя тот потерял. Думы свои заковал в металл, Чтобы в жизни никто его не узнал…

Тем временем его девушка вышла замуж за полководца-победителя, естественно не по любви, и мается.

В граде моем очень ждут его, Если дождутся – ему не жить. Чужие мы, хоть с двора одного, Степь не пройти, море не переплыть. Целыми днями ждала я тебя, Ждала, и ткала, и слезы лила, Дни напролет, в окно глядя, В солнце, и в дождь, и в грозу ждала. Быстрый и сильный явился с победой Воин чужой посредь бела дня — Он и развлек меня беседой, Счастьем, теплом окружил он меня. Были объятья его мне сладки, И ненавистны были они. Он-чуай, Он-чуай, все ли в порядке? Что ж от меня ты бродишь вдали? Я тебя жду и этим болею, Этим печалюсь, этим тужу. Нужды мне нет работать, потея, Но себе места я не нахожу. Ты, победитель, слышишь мой шепот — Сын наш с тобою канет во тьму, Ибо однажды раздастся топот — Он-чуай явится в нашем дому. Будешь разорван ты и растерзан, Жаром спален и потоплен водой. Ведь так легко разорвать нашу песню, Что никогда не была живой.

Пока она так оптимистично размышляет, ее исходный самец все-таки умудряется всех победить и вернуться домой со щитом. Наслышанный, что его женщина не дождалась и вышла замуж за другого, он убивает соперника на подходах к деревне, даже не поинтересовавшись у дамы ее мнением. Однако, придя к ней домой, застывает с окровавленным кинжалом над кроваткой ребенка, поскольку тот так похож на мать, что Он-чуай не может его убить. В итоге они так остаются жить втроем, в мире и любви.