Сердце - Амичис Эдмондо - Страница 23

Больной не шевельнулся.

Мальчик встал, снова взглянул на своего отца и зарыдал еще громче. Тот посмотрел на сына долгим взглядом и, казалось, узнал его, но губы его не раскрылись.

Бедный «батя», как он изменился! Его совсем нельзя было узнать! Волосы его поседели, выросла борода, лицо распухло и стало багрового цвета, кожа была натянута и блестела, глаза запухли, губы раздулись, весь он страшно изменился. У него оставались прежними только лоб и изгиб бровей. Он очень тяжело дышал.

— Батя, милый батя, — говорил мальчик, — это я, разве вы меня не узнаёте? Ведь это я, Чичильо, ваш Чичильо… Я пришел из нашей деревни, меня послала мама: Посмотрите на меня хорошенько. Неужели вы меня не узнаёте?

Но больной, пристально посмотрев на него, снова закрыл глаза.

— Батя, батя, что с вами? Я ваш сын, ваш Чичильо.

Больной не двигался и продолжал тяжело дышать. Мальчик, плача, взял скамейку, сел на нее и стал ждать, не отрывая глаз от лица больного.

«Когда придет доктор, — думал Чичильо, — он мне объяснит, что случилось». И он погрузился в грустные мысли — стал вспоминать своего милого отца, припомнил день разлуки, последнее прощанье на пароходе, надежды, которые вся семья возлагала на эту поездку, и отчаянье матери, когда она получила последнее письмо. Он думал также о смерти, представляя себе своего отца мертвым, видел мать в черном платье и семью, обреченную на бедность.

Так прошло много времени. Вдруг чья-то рука легко коснулась его плеча, и он вздрогнул. Это была сестра.

— Что с моим отцом? — быстро спросил ее мальчик.

— Это твой отец? — ласково спросила сестра.

— Да, это мой отец, я пришел к нему из деревни, что с ним?

— Не падай духом, дитя мое, — сказала сестра, — сейчас сюда придет доктор, — и она ушла, не прибавив ни слова.

Через полчаса Чичильо услышал звон колокольчика; в палату вошел доктор со своим помощником. За ними следовали сестра и служитель. Они начали обход палаты, останавливаясь у каждой койки. Мальчику это ожидание казалось вечностью, и при каждом шаге доктора у него захватывало дыхание. Наконец они подошли к соседней койке. Доктор был высокий, сутулый старик со строгим лицом. Не успел он отойти от соседней койки, как маленький посетитель вскочил на ноги, а когда врач подошел, Чичильо снова принялся плакать.

Доктор посмотрел на него.

— Это сын больного, — сказала сестра, — он пришел сегодня утром из деревни.

Доктор положил руку на плечо мальчика, потом наклонился над больным, пощупал ему пульс, коснулся лба и задал несколько вопросов сестре, на которые та ответила:

— Ничего нового.

Доктор подумал, потом сказал:

— Продолжайте то же самое.

Тогда мальчик набрался мужества и спросил со слезами в голосе:

— Что с моим отцом?

— Мужайся, паренек, — ответил доктор, снова кладя руку ему на плечо. — У него рожистое воспаление на лице. Это тяжелая болезнь, но еще есть надежда. Ухаживай за ним. Твое присутствие, может быть, окажет на него хорошее действие.

— Но он не узнаёт меня! — в отчаянье воскликнул Чичильо.

— Он узнает тебя… может быть, даже завтра. Будем надеяться, не падай духом.

Мальчику хотелось бы поподробней расспросить доктора, но он не посмел, и доктор пошел дальше.

И вот потянулись дни у постели больного отца. Сын не мог оказать ему никакой серьезной помощи, но он поправлял одеяло, пожимая ему руку, отгонял мух. Он наклонялся к нему при каждом его стоне, а когда сестра приносила питье, он брал из ее рук стакан и ложечку и сам поил больного. Тот несколько Раз взглядывал на мальчика, но не подавал никакого признака, что узнаёт его, только взгляд его всё чаще и чаще останавливался на ребенке, особенно когда тот подносил платок к глазам.

Прошел первый день. Ночь маленький крестьянин проспал на двух скамейках в углу палаты, а утром снова начал ухаживать за больным. В этот день ему показалось, что в глазах у того появился какой-то проблеск сознания. Казалось, что как бы в ответ на ласковые слова мальчика в зрачках больного на секунду мелькнуло какое-то неясное чувство благодарности, а один раз он слабо пошевелил губами, как будто хотел что-то сказать.

Больной ненадолго засыпал, а просыпаясь, каждый раз искал глазами сына. В этот день доктор два раза подходил к нему и отметил небольшое улучшение, а вечером, когда мальчик поднес стакан к губам больного, ему показалось, что на этих распухших губах мелькнуло что-то вроде улыбки. Тут Чичильо начал понемногу успокаиваться и надеяться. Думая, что отец, может быть, хотя и смутно, но всё-таки слышит его слова, он стал говорить с ним и подолгу рассказывал ему о маме, о маленьких сестрах, о возвращении домой, и горячо, и ласково упрашивал его не падать духом. И хотя мальчик часто сомневался, понимает ли его больной, он продолжал говорить, думая, что если не все его слова доходят до сознания отца, то всё же он как будто бы с удовольствием слушает его голос.

Так прошли второй день, третий, четвертый… Легкие улучшения всё время чередовались с внезапными ухудшениями. Чичильо был так поглощен своими заботами, что второпях едва успевал съесть кусок хлеба с сыром, который два раза в день приносила ему сестра. Он почти не видел того, что происходило кругом, он не замечал вокруг себя той печальной больничной жизни, которая в другое время привела бы его в ужас. Проходили часы и дни, а он всё сидел около своего «бати», заботливый, полный участия, дрожа при каждом его вздохе. То в душе его начинала петь надежда, то сердце его цепенело от отчаяния.

На пятый день больному стало хуже.

Доктор, посмотрев на него, только покачал головой, как бы в знак того, что всё кончено, и Чичильо с громкими рыданиями упал на свою скамейку. Его утешало только одно: ему казалось, что к больному, несмотря на ухудшение, медленно и понемногу возвращается сознание. Больной всё пристальнее и всё с возрастающей нежностью смотрел на мальчика, не хотел принимать питье или лекарство ни от кого другого и всё чаще силился пошевелить губами, как будто желая сказать что-то. Иногда его губы складывались так выразительно, что сын, охваченный неожиданной надеждой, порывисто сжимал его руку и говорил почти радостно:

— Держись, батя, держись, ты выздоровеешь, и мы уедем отсюда, вернемся домой к маме, потерпи еще немножко!

Было четыре часа пополудни, и мальчик был как раз охвачен таким порывом нежности и надежды, как вдруг шаги у двери в палату и произнесенные громким голосом два слова: «Прощайте, сестрица!» — заставили его с приглушенным криком вскочить на ноги.

В ту же минуту в палату вошел человек с большим узлом в руках; за ним шла сестра. Мальчик испустил громкий крик и как зачарованный застыл на месте. Человек обернулся, взглянул на него и, закричав: «Чичильо!» — бросился к мальчику.

Тот, задыхаясь, упал в объятия своего отца. Сбежались сестры, служители, помощник доктора — и остановились пораженные. Мальчик не мог произнести ни слова.

— О мой Чичильо, — говорил отец, снова и снова целуя своего сына, — Чичильо, сынок мой, как же это случилось? Тебя привели к постели другого, — добавил он, пристально посмотрев на больного. — А я-то был в отчаянье, что тебя нет, после того как мама написала мне, что послала тебя сюда. Бедный Чичильо! Сколько же дней ты уже здесь? Как это получилось такая путаница? А я дешево отделался, и вот опять твердо стою на ногах. Ну, а как мама? А Кончетелла? А малютка как поживает? Ты видишь, я уже ухожу из больницы, идем вместе. О боже мой! Как же это произошло?

Мальчик с трудом выдавил из себя несколько слов, чтобы рассказать о семье.

— О как я счастлив! — пробормотал он. — Какие страшные дни я пережил!

И. он без конца обнимал и целовал своего отца, однако не трогался с места.

— Идем же, — повторил его отец, — мы сегодня вечером уже будем дома. — И он тянул сына за собой.

Но тот обернулся и, посмотрел на своего больного.

— Ну, идешь ты или нет? — с удивлением спросил его отец. Мальчик еще раз оглянулся на своего больного, который, открыв глаза, пристально смотрел на него.