Невидимый враг - д'Ивуа Поль - Страница 18

Сэр Тоби резко распахнул дверь.

Леди Джоан была одна. Она стояла, облокотившись на круглый столик и прижимала к губам какую-то записку. С ее губ срывались несвязные, прерываемые рыданиями слова. При виде мужа, она хотела спрятать записку, но это ей не удалось. Как тигр Оллсмайн кинулся к молодой супруге и с силой сжал ее руку. Бумага выпала. Оллсмайн порывисто развернул ее и стал читать.

«Мать, — говорилось в письме, — нас разлучило преступление, но правосудие не дремлет. Оно нашло для нас мстителя, с помощью которого мне скоро удастся быть возле тебя. Верь тому, что тебе пишет твоя Маудлин, счастливая от одной возможности сказать тебе: я жива».

Неслыханное бешенство овладело Оллсмайном. В безумном гневе он растерзал скомканное им письмо и замер на месте, как бы ища, на чем бы еще сорвать злобу. Взгляд его упал на портрет, перед которым так часто плакала Джоан. Он кинулся к картине, сорвал ее со стены и разорвал на несколько частей. Потом, швырнув на пол, принялся топтать ногами обрывки полотна и обломки рамы. Несколько успокоенный этой затратой физической энергии, он даже слегка устыдился своей дикой выходки и взглянул на жену. Во все продолжение этой сцены Джоан не двинулась с места, лицо ее сначала выражало удивление, потом ужас, и, наконец, непонятную для него радость.

— Простите, — вымолвил наконец Оллсмайн, — я слишком поддался гневу.

Она молчала.

— Да, я виноват, но когда враги преследуют меня в моем же собственном доме…

— Враги? Почему же враги? — кротко возразила Джоан. — Тот, кто хочет отдать мне мою дочь, не может быть моим врагом…

— Так вы верите этим сказкам?

— Да, верю, — просто сказала Джоан.

У него снова вырвалось гневное движение, но она знаком остановила его.

— Безумие?! — скажете вы. Пусть так! Вы не были отцом и не поймете никогда, что я выстрадала. Но тело Маудлин не было найдено, и я никогда не теряла надежды. Это письмо доказывает, что я была права.

— Уловка бандита!

— Нет, я никому не делала зла. Даже бандит не посмел бы так посмеяться надо мной, не посмел бы сказать мне: мать!

— Короче: вы сноситесь с моими врагами.

— Я мать, я благословляю все, что дает мне надежду увидеться с дочерью.

Сэр Оллсмайн топнул ногой. Черты его лица снова исказились от гнева.

— Конечно! Какое вам дело, что все сговорились против меня? Ваш муж для вас никто!

Она с удивлением взглянула на него.

— Почему моя материнская привязанность так беспокоит вас?

Он опустил глаза под ее открытым взглядом.

— Потому, — пробормотал он в смущении, — что негодяи пользуются этой привязанностью, чтобы разлучить меня с вами.

— Об этом нет и речи. Мне только обещают возвратить мою дочь.

И в самом деле! В записке не было упомянуто даже имени Оллсмайна. Увидя, что он вступил на ложный путь, он еще больше рассердился.

— Если бы это обещал вам я, вы бы мне не поверили.

— Почему вы так думаете?

— Потому что вы бы сначала подумали над этим обещанием. Вы сообразили бы, что, будь ребенок жив, он уже давно был бы с вами: ведь наши розыски наделали столько шума, А когда какой-то проходимец присылает вам неподписанное письмо, то вы ему верите не раздумывая.

— Этот незнакомец подает мне надежду, а вы, вы только усиливаете мое отчаяние.

— Нет! Вы положительно сошли с ума! Вас связать надо!

И Оллсмайн, окончательно выведенный из себя, вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Тем временем Лаваред успел дойти до своего отеля. Всю дорогу он думал об утренних происшествиях. Несмотря на любезность и добродушный тон Оллсмайна, Арман начинал чувствовать к нему все возрастающее недоверие. Нельзя было допустить, чтобы, занимая такое положение, сэр Тоби не знал о таком важном арестанте, как Ниари. От этого предположения оставался только один шаг до уверенности в том, что приказ о переводе арестанта был подписан самим Оллсмайном.

Как видит читатель, Арман был уже на пути к постижению истины. Потом мысли его приняли уже совсем другое направление. Он стал думать о той таинственной личности, которая устроила похищение Ниари. Кто был этот корсар Триплекс? Почему он так хорошо знал все его дела, почему постоянно становился на его дороге? Задать эти вопросы было легко, ответить на них — совсем другое дело! И Лаваред так и не нашел сколько-нибудь подходящего объяснения.

Ответив на почтительный поклон швейцара, он стал подниматься по лестнице, но на первых же ступенях остановился и с удивлением прислушался. Из занимаемого им помещения неслись звуки пианино и слышался молодой чудный женский голос.

— Лотия, — промолвил он. — Неужели она поет?

Удивление, с которым были произнесены эти слова, было вполне понятно. С тех пор как Арман познакомился с Лотией, он всегда видел ее мрачной и печальной, лишь изредка вынужденная улыбка появлялась на губах молодой девушки, но она никогда не приходила в то настроение, когда девушка не может удержать рвущуюся из груди песню.

Что же так изменило ее настроение? Весь охваченный любопытством, Арман взбежал по лестнице и вошел в салон.

Лотия сидела за пианино и звучным голосом пела египетскую песню, величественную и медленную, точно само течение Нила, вдохновившее композитора. Оретт улыбаясь, стояла возле пианино.

При виде Армана обе женщины пошли ему навстречу.

— Что, напрасно съездили? — спросила Лотия сочувственно-ироническим тоном.

Он с удивлением посмотрел на девушку.

— Да, правда! Откуда вы знаете?

Обе молодые женщины весело рассмеялись.

— Очень рад, что моя неудача вас не огорчила, а даже развеселила. Но с вашей стороны невеликодушно держать меня так долго в неизвестности.

— Мы все вам расскажем с удовольствием, но сначала дайте нам слово…

— Какое слово?

— Не говорить никому о том, что вы от нас услышите.

— Да в чем дело?

— Поклянитесь сначала, — со смехом настаивали женщины.

— Ну, хорошо. Клянусь честью, я буду нем, как рыба.

— Вот и прекрасно, — вскричала Лотия. — Теперь мы можем вас посвятить в нашу тайну!

И с этими словами она достала из-за корсажа письмо. На конверте стоял штемпель городской почты.

— Что это такое?

— Читайте.

Лаваред взял письмо в руки и с удивлением взглянул на обратный адрес.

— Почерк Робера! — вскричал он.

— Читайте! — с улыбкой повторила Лотия.

Арман прочитать следующее:

«Дорогая Лотия,

я слишком рано пришел в отчаяние. У нас не было Ниари, и поэтому я не мог установить своей личности, а, следовательно, предложить вам свою руку, а с нею и свое сердце. По счастью, один человек взял меня под свое покровительство, и по его воле Ниари уже освобожден из заключения и теперь уже находится вместе со мною. Конечно, дорогая моя, моя звезда, мое солнце, я был бы уже возле вас, но благодарность не позволяет мне покинуть своего благодетеля. Он помог мне, а теперь я должен помочь ему в исполнении ужасной обязанности. Но он позволяет мне обнадежить вас и сообщить, что ваши несчастья скоро закончатся. В течение двух месяцев вы не получите от меня ни одного письма, но не беспокойтесь. Когда вы услышите о корсаре Триплексе, знайте, что это он хлопочет о нашем воссоединении. Знайте также, что душой, сердцем, мыслью я всегда с вами. Уверен, что с поддержкой Армана и моей доброй кузины Оретт вы не будете падать духом. Шлю вам всем троим свою любовь и надежду».

«P.S. Ни слова никому об этом письме!»

Арман, в свою очередь, рассмеялся:

— Наконец-то! Робер жив и обещает вернуться. Но, право, при моей жизни, довольно богатой приключениями, я еще ни разу не был замешан в такой сложной интриге!

Глава 10. Триплекс действует, но не показывается

С этого дня Лаваред все время жил в неописуемом волнении. Его темперамент журналиста плохо мирился с тайной, а тайна окружала его со всех сторон. Он часто виделся с Оллсмайном, который вдруг почувствовал к нему особое доверие и едва скрывал от него свои опасения. Арман знал о депешах, которые тот получал из адмиралтейства. В этих депешах Оллсмайну все строже и строже приказывалось во что бы то ни стало арестовать Триплекса. При этом тон телеграмм становился все более угрожающим.