Гордая бедная княжна - Картленд Барбара - Страница 31

Я всегда думала, что мужчина должен быть… именно таким.

Однако у тебя было все, а мы по сравнению с тобой выглядели нищими, вот я и уверяла себя, что , ненавижу тебя.

Герцог крепче обнял ее и сказал:

– Продолжай. Что случилось потом?

– Все наши были абсолютно уверены, что ты не захочешь нам помочь, и я так боялась, что ты откажешься, поэтому ненавидела тебя за это. Когда же ты взял нас на яхту, мне была в тягость эта пропасть между твоим богатством и нашей бедностью.

– Я могу понять это, – сказал герцог, – Я видел, какая ненависть сквозила в твоих глазах.

– Я ненавидела тебя за то, что ты вызывал во мне эти чувства, – сказала Милица, – поэтому не хотела ни видеться, ни разговаривать с тобой, вообще подпускать тебя близко.

– Что же ты еще чувствовала? – спросил он.

– Меня охватывали странные чувства, сердцем… будто я тянулась к тебе, от тебя что-то исходило, к чему меня влекло.

– Я ощущал эти флюиды! – воскликнул герцог. – Я чувствовал их с того момента, как ты пришла на яхту, а еще когда мы ехали вместе в задрипанном экипаже к пустому дому.

– А когда мы… были на… яхте, – продолжала Милица, – я будто наполовину была к вам благосклонна, но все-таки я продолжала… бороться с собой, потому что я… ревновала.

Последнее слово она произнесла шепотом и уткнулась лицом ему в грудь.

Он поцеловал ее волосы и сказал:

– Я не представлял, что у тебя были такие чувства. Мне было ясно одно: как только я встретил тебя, у меня пропал интерес к другим женщинам.

Она дрожала, прижавшись к нему, а потом подняла лицо и, словно желая удостовериться в его словах, спросила:

– Ты… правда так чувствовал?

– Чистая правда, – сказал он, – но я, как и ты, боролся с этими странными и непонятными мне чувствами. Однако все оказалось тщетно: для меня теперь существовала в мире только одна женщина – ты!

Милица чуть было не вскрикнула от восторга, но поцелуй герцога вновь запечатлелся на ее губах. Его страстные, требовательные поцелуи будто жаждали ответной пылкости от ее губ.

Он безвозвратно и навсегда отдал ей свое сердце и знал, что она также всецело принадлежала ему. Задыхаясь, герцог сказал ей:

– Ложись в постель, мое сокровище. Я хочу, чтобы ты стала мне еще ближе…

Он вновь поцеловал ее и быстро вышел в другую дверь будуара, которая вела в его спальню. Снимая белый галстук, вечерний фрак и до хруста накрахмаленную рубашку, он думал, что взволнован, счастлив и возбужден сейчас, словно впервые влюбленный юноша.

Он вернулся довольно скоро в голубом шелковом халате, на нагрудном кармане которого красовалась его монограмма, увенчанная короной. На герцога любо было смотреть.

Он открыл дверь в спальню Милицы, которая была напоена ароматами цветов, у большой белой кровати с подальковом горел светильник, словом, в ней витал романтический дух.

Герцог удивился, что Милица была все еще одета и стояла посередине комнаты.

Он почувствовал что-то неладное.

– – Что такое? Что произошло? – спросил он.

– Я не могу… расстегнуть… платье, – тихо и беспомощно призналась она. – Ты… подумаешь, что я очень… глупая.

Герцог улыбнулся, подходя к ней.

– Моя дорогая, прости меня. Я совсем забыл, что у тебя еще не было таких платьев.

Она виновато глядела на него, боясь, что он сердится. Но сиявшие нежностью глаза герцога заставили ее броситься к нему и расплакаться.

Он крепко прижал ее к себе.

– Моя драгоценная! Моя любимая! Не надо плакать. Ты была такой поразительно храброй. Я не могу видеть тебя несчастной.

– Я вовсе не… несчастлива, – сквозь слезы промолвила она. – Я счастлива… так безумно… счастлива… что не могу поверить этому.

– Это – правда, мое прекрасное сокровище.

– Я была так… напугана, когда папа… умер, – бессвязно бормотала она, – я была совершенно одна… я не хочу зарабатывать… на жизнь… я не хочу быть гордой, но… хочу быть… в безопасности с… тобой.

– И так будет всегда, – ответил герцог, касаясь губами ее волос.

– Ты… уверен… действительно уверен, что любишь… меня?

– Очень, очень уверен, – сказал он. – Но ты не должна плакать, моя любовь.

Он понимал, что в ней теперь рушатся барьеры, которые она возвела между собой и миром и которые защищали ее, как доспехи.

Гордость сменилась любовью, и княжна принадлежала теперь ему.

Держа ее за подбородок, он поднял ее лицо вверх. Со слезами на темных ресницах и на щеках она выглядела такой прелестной, что он смотрел на нее так, будто видел впервые, – Я люблю тебя! Я люблю тебя! – сказал он. – Как могло нам выпасть такое счастье? Как же мне повезло во всем мире найти тебя!

– Я… хочу сказать то же самое, – пролепетала Милица. – Я никогда не думала, что ты… полюбишь меня. Когда я… предложила тебе… себя, я притворилась, что делаю это лишь потому, что должна оплатить долг… благодарности. Если бы я могла быть с тобою хоть… недолго, у меня было бы… что помнить… всю оставшуюся жизнь.

– Всю оставшуюся жизнь ты проведешь со мной, – сказал твердо герцог, – и, мое сокровище, я знаю, что мы будем бесконечно счастливы, даже если мне придется сражаться против такого грозного врага по имени Гордость.

– Я никогда, никогда не буду… гордой, – покорно сказала Милица.

Герцог рассмеялся:

– Уверяю тебя, что этого я не могу ни предотвратить, ни изменить, и я буду чрезвычайно гордиться тобой, моя прекрасная любовь.

– Ты… действительно думаешь, что я… прекрасна?

– Я смогу убедить тебя, что ты чрезвычайно прекрасна, – ответил герцог, – но на это потребуется очень много времени.

– Я согласна, ведь мне так нравится с тобой разговаривать!

– Я тоже счастлив разговаривать с тобой, – ответил герцог, – но теперь, моя восхитительная жена, я должен многому научить тебя в любви.

Он почувствовал, как Милица затаила дыхание и в ее голосе проскользнули неожиданные нотки страсти:

– Научи меня… пожалуйста… научи меня! Я хочу не только любить тебя… но и заставить тебя… любить меня… и я такая… невежественная, что не знаю… как… начать.

– Вот как мы начнем, – произнес герцог, приблизив губы к ее губам.

Он поцеловал ее сначала в губы, затем – в шею, улавливая пробуждающиеся в ней неведомые доселе чувства.

Она была настолько пленительной и соблазнительной, что и в герцоге с новой силой всколыхнулись физические и духовные страсти, тоже еще неизведанные им.

– Я… люблю тебя! – воскликнул он, – Боже, как я люблю тебя, моя прекрасная! Я буду очень нежен. Тебе будет хорошо, не надо бояться.

– Я… не боюсь, – шептала она. – Я очень люблю тебя, и нет… ничего в мире, кроме тебя.

Губы их слились в страстном поцелуе, и когда в разгоряченной пламенем любви княжне сгорали и гордость, и ненависть – все, кроме любви, – она почувствовала, как он расстегивает на спине ее платье…