Вперед, на Запад! - Кингсли Чарльз - Страница 35

В это время слуга докладывает, что там снаружи высокий джентльмен желает говорить с сэром Вальтером Рэли.

— Веди его сюда, малый!

Эмиас вошел и в раздумье остановился у двери.

— Капитан Лэй! — вскричало полдюжины голосов.

— Почему вы не вошли, сэр? — спросил один из присутствующих. — Вы достаточно хорошо должны знать дорогу среди этих палуб.

— Достаточно хорошо. Но, джентльмены, вы простите меня, — и он бросил на Рэли взгляд, значение которого тот сразу понял.

Побледнев, как смерть, он встал и последовал за Эмиасом в соседнюю каюту. Они пробыли там вместе пять минут, а затем Эмиас вышел один. В немногих словах он рассказал всему обществу грустную историю о смерти брата Рэли, Гомфри Джильберта. Рэли вернулся через несколько минут, но был молчалив и скоро вышел позвать ялик, сделав Эмиасу знак следовать за ним. Франк поехал за ними на другой лодке.

Эмиас и Франк вместе с матерью стояли во дворце у окна, выходящего на реку, говорили о различных вещах и внимательно смотрели на лица друг друга при свете умирающего дня, так как три года прошло с тех пор, как они виделись в последний раз.

Длинные локоны Эмиаса были срезаны, но в вознаграждение за их потерю подбородок был покрыт густой золотистой бородой; его лицо потемнело от солнца и бурь; длинный шрам, трофей боя, перерезал его правый висок; его громадная фигура приобрела ширину, пропорциональную ее вышине, а его рука, лежавшая на подоконнике, была жестка и массивна, как рука кузнеца. Франк положил на нее свою. Эмиас посмотрел и испугался контраста — так слабы, бескровны, прозрачны были тонкие пальцы придворного. Эмиас беспокойно заглянул в лицо брата. Конечно, оно изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз. Сверкающий румянец еще сиял на щеках, но белизна поблекла и затуманилась; губы были бледны, черты лица заострены; глаза горели неестественным огнем; а когда Франк заметил, что Эмиас постарел, Эмиас не мог удержаться от мысли, что это замечание было гораздо более верно в отношении самого говорившего.

Стараясь закрыть глаза перед неизбежностью, Эмиас продолжал свою болтовню, спрашивая название одного здания за другим.

— Итак, это древняя матушка Темза?

— Да, ее берега очень хороши, но, видишь, она не может остановиться, чтобы взглянуть на них. Она стремится к морю, а море — в океан, а океан — вперед на запад. Все движется на запад. Быть может, мы когда-нибудь двинемся сами по той же дороге, Эмиас.

— Что ты хочешь сказать?

— Только то, что океан следует изначальному движению и всегда течет с востока на запад. Что может быть странного в моих мыслях об этом, когда я только что вернулся с праздника, где мы пили за успех движения на запад? Разве не запад — страна покоя и грез? Эта страстная тяга на запад заложена в глубине человеческой души. Я не жалею никого из бежавших туда, за отдаленнейшие моря.

— Не жалеешь никого из бежавших туда? — спросил Эмиас.

Франк пытливо посмотрел на него, а затем ответил:

— Нет. Если бы я и жалел кого-нибудь, то только тебя, так как ты, кажется, устал от путешествий на запад.

— Значит, ты хотел бы, чтобы я туда поехал?

— Не знаю, — промолвил Франк после минутной паузы, — но я должен рассказать тебе теперь, я полагаю, то, что случилось в Байдфорде, где…

— Пощади нас обоих, Франк, я все знаю. Я был в Байдфорде и приехал сюда не просто повидать тебя и мою мать, но спросить твоего совета и ее разрешения.

— И взять меня с собой?

— Дорогой мой, один месяц путешествия убьет тебя.

Франк улыбнулся и свойственным ему движением склонил голову на бок.

— Я принадлежу к школе Фалеса[116], который утверждает, что жизнь зародилась в океане. Меня не пугает мысль вернуться в его лоно.

— Хорошо было бы, — сказала мать, — если бы я тоже могла отправиться с вами и разделить вашу участь. Послушай, — продолжала она, кладя голову на грудь Эмиаса и с улыбкой заглядывая в лицо ему, — я слышала и раньше о героических матерях, которые шли в битву со своими сыновьями и ободряли их к победе. Почему не могу я отправиться с вами с более мирной целью? Я могла бы ухаживать за больными, если кто-нибудь заболеет. Наконец я смогу чинить и стирать для вас. Я полагаю, на море не труднее играть роль хорошей хозяйки, чем на берегу? Возьми меня!

Эмиас переводил взгляд с одной на другого.

— Матушка! Вы не знаете, о чем просите. Я не хочу, Франк, брать тебя с собой. Это более суровое дело, чем кто-либо из вас может себе представить. Дело, которое должно быть сделано огнем и мечом.

— Почему? — воскликнули оба в ужасе.

— Я должен платить своим матросам и своим товарищам, искателям приключений, и должен платить им испанским золотом. И, больше того, как могу я отправиться в Испанское море из-за своей личной ссоры, если я не буду в то же время бороться с врагами моей родины?

— Неужели и Франк тоже так думает? — произнесла мистрис Лэй наполовину про себя. Но ее сыновья поняли, что она хочет сказать.

Воинственную жизнь Эмиаса она приняла как грустную необходимость. Но чтобы и Франк также сделался человеком крови — с этим ее сердце не могло примириться. Слишком ужасным казалось соединение его ума с ужасами и резнею войны. И, хватаясь за последнюю надежду, она ответила:

— Наконец Франк должен спросить разрешения королевы, и, если она разрешит, как могу я противоречить?

На этом беседа грустно оборвалась.

Разрешение Франк получил. Мать с сыновьями вернулись в Байдфорд и принялись за работу. Франк закладывал ферму. Билль Карри делал то же (ему осталось от матери небольшое имущество). Старый Солтэрн снарядил прекрасный корабль в двести тонн и, сверх того, дал пятьсот фунтов на его оборудование. Мистрис Лэй день и ночь готовилась. Эмиасу нечего было дать, кроме своего времени и своих мозгов, но, как сказал старый Солтэрн, без этого все остальное было бы им ни к чему.

День за днем Эмиас и старый купец являлись на корабль, наблюдая собственными глазами за установкой каждой снасти и каждого паруса. Карри занимался набором рекрутов и оказался благодаря своим шуткам и щедрости лучшим из вербовщиков. В то же время Джек Браймблекомб вне себя от радости ковылял за ним из таверны в таверну, с одной набережной на другую и так горячо проповедывал, что Эмиас мог заполучить полтораста забубенных голов в первые же две недели.

Но Эмиас лучше знал, что ему нужно. Он твердо решил не брать никого, кроме испытанных людей; и, потрудившись как следует, он их раздобыл. Лишь одного повесу принял Эмиас в свою команду. Звали его Парракомб. Он был школьным товарищем Эмиаса и сыном байдфордского купца. Это был один из тех людей, которые «не бывают врагами никому, кроме самих себя». Красивый, ленивый, неглупый малый, он употреблял приобретенные им в школе поверхностные познания преимущественно на сочинительство песенок. Пропив все, что было ценного в доме, он в припадке раскаяния проклял пьянство и замучил Эмиаса просьбами взять его в море. Впоследствии он сделался таким же хорошим матросом, как все остальные, но жестоко скандализировал Джека Браймблекомба всевозможными еретическими рассуждениями.

Однажды, вскоре после того, как Эмиас согласился дать этому старому товарищу место на корабле, Эмиаса, направлявшегося по делам в Аппельдор, остановили у дверей маленькой гостиницы «Привал моряков». Его просили извлечь оттуда бедного Билля Парракомба, который (несмотря на свою клятву) напился и буянил, угрожая смертью хозяйке и всей ее родне. Эмиас вытащил его за шиворот и повел домой в Байдфорд. По дороге Билль рассказал ему длинную и запутанную историю. Какой-то бродячий цыган встретил его сегодня утром на песках близ Боазиса, предложил погадать ему и предсказал ему много денег и почестей; потом заманил его в «Привал моряков» и стал играть с ним на выпивку, при этом Билль все время выигрывал и, разумеется, сейчас же пропивал свой выигрыш. Затем бродяга начал задавать ему всякие вопросы относительно предполагаемого путешествия «Рози», и на многие из них, — признался Билль, — он ответил прежде чем распознал намерение молодца, после чего тот предложил, ему большую сумму денег, чтобы он сделал какую-то отчаянную гадость, но какую именно — убить ли Эмиаса, или проткнуть дно славного корабля «Рози», или поджечь Торридж посредством черной магии — он не помнит. Эмиас счел три четверти этой истории пьяным вымыслом и удовлетворился, добившись приказа о смещении хозяйки за укрывательство бродяг цыган, что было тогда тяжким преступлением, ибо одежда цыган была излюбленной маской иезуитов и их лазутчиков. Она, разумеется, утверждала, что никакого цыгана не было. При этом Эмиас воспользовался случаем спросить, что стало с подозрительным папистским конюхом, которого он видел в «Привале моряков» три года тому назад. К своему удивлению, он узнал, что этот конюх исчез в день отъезда дона Гузмана из Байдфорда. Очевидно, тут скрывалась какая-то тайна, но ничего определенного нельзя было доказать. Хозяйка была уволена с выговором, а Эмиас, сильно выбранив Парракомба, скоро забыл всю эту историю. Во всяком случае, Парракомб не мог рассказать цыгану (если таковой существовал) ничего важного, так как основная цель путешествия (как было принято в те времена из страха перед иезуитами) тщательно сохранялась втайне самими искателями приключений, и, исключая Иео, никто из команды не подозревал, что корабль идет в Ла-Гвайру.

116

Фалес — философ Древней Греции.