Полосатая спинка. Рассказы - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 20

— Папочка, ещё совсем немножко подожди, он приучится он ведь ещё совсем маленький, — уверял Игорёк и, подозвав Пипа, нежно брал его на руки.

Ласку Пип очень любил. Он сразу тыкался мордочкой в подбородок Игорька, пробирался в рукав и выглядывал уже из-за воротника. Но вскоре рукав Игорька стал для него тесен, а он уже сверху, по рукаву стал взбираться к Игорьку на плечо.

— Хорош малышок, — говорил папа, — скоро маму Тяпку перерастёт.

А Пип лапками ерошил Игорьку волосы и проворно удирал, пока не получал за это шлепка. Разыгравшись, он прыгал на верёвку, которую папа натянул для него от окна к шкафу и оттуда — к крючку на потолке. Пип очень любил по ней бегать, а Тяпке это не нравилось, она жалобно мяукала и лапкой дёргала верёвки, но сама лазить по ним так и не научилась.

Это была любимая игра Пипа. А вот играть по-кошачьи Тяпка с Игорьком так и не смогли его научить. Напрасно Игорёк раскачивал перед ним бумажку на верёвке. Пип не обращал на неё никакого внимания. Правда, чуткий острый нос сразу ему докладывал, когда в бумажку был завёрнут кусочек мяса или сыра. Он ловил бумажку, ловко разрывал и съедал приманку, а пустой бумажкой сразу переставал интересоваться.

Как ни следил за своим воспитанником Игорёк, вскоре тот опять напроказил: откусил все пуговицы на мамином платье и на месте каждой пуговицы прогрыз аккуратно дырочку с пятачок.

— Довольно, — сказал папа и принёс домой большую клетку из металлических прутьев. В клетку положили мяса, поставили блюдечко с молоком и вечером, собираясь спать, пригласили в неё Пипа. Он охотно вскочил в клетку, съел мясо, выпил молоко, вычистил зубы, но когда заметил, что дверца клетки заперта, — точно сошёл с ума от злости. Он с громким визгом бросался на прутья, так что вся клетка тряслась, хватал и грыз их зубами, один зуб у него даже сломался.

Тяпка тоже взволновалась. Мяукала, обнюхивала клетку, попробовала просунуть в неё лапу в утешение воспитаннику. Но воспитанника это не утешало. Он так обозлился, что хватил кошку зубами за лапку, а та от боли и обиды замяукала ещё громче.

Игорёк в ночной рубашке слез с кровати и, обливаясь слезами, уговаривал Пипа успокоиться, а Тяпку — не огорчаться.

— Невозможно! — вздохнула мама и открыла дверцу клетки.

Пип вылетел из неё весь взъерошенный, одичавший. Он метался по комнате, визжал и, когда плачущий Игорёк попробовал поймать его, вцепился ему в палец и укусил довольно сильно.

В клетку его больше не сажали. Но с той ночи характер Пипа изменился, даже ласки Игорька не доставляли ему удовольствия. Он беспокойно метался по комнате, пронзительно пищал, тыкался носом в отдушину на полу, прикрытую металлической решёткой, и даже пробовал её грызть.

— Игорёк, — сказала мама. — Ты не думаешь, что Пипу совсем не весело с нами? Видишь, как он хочет вырваться на свободу. И к Тяпке не подходит, и тебя укусил. Он скучает о своих родственниках. В подвале с крысами ему было бы очень хорошо. Не мучай его, отпусти.

— Отчего же Пипу хочется жить не с нами, а с крысами? — спросил Игорёк. — Ведь он не знает, что он сам — крыс?

— Он это чувствует, — ответила мама. — Смотри, как он хочет пробраться сквозь решётку вниз, в подвал. Разве тебе его не жалко?

Игорёк долго молчал.

— Жалко, — сказал он наконец. — Но ведь Тяпка будет очень скучать. Она Пипа любит.

— У Тяпки скоро будут свои котятки, они с ней будут играть, они ей больше понравятся.

Игорёк ещё помолчал, потом решительно встал.

— Пип, иди сюда, — сказал он и осторожно прижал его к труди. — Я отнесу его, мамочка. Пожалуйста, отвори мне дверь.

Пипу на этот раз понравилась ласка, он спокойно сидел на руках у Игорька, и только нос его проворно дёргался во все стороны.

Игорёк прошёл через кухню на лестницу и, всё крепче прижимая к груди притихшего Пипа, осторожно спустился по крутым ступенькам до самого низа.

Подвал был большой и очень длинный, в глубине его слышались странные шорохи, пахло сыростью и ещё чем-то.

Пип не шевелился, яркие бусинки чёрных глаз его блестели даже в полумраке. Игорёк чувствовал, как под рукой сильно бьётся его сердце.

Вдруг в самом тёмном углу послышался шорох и резкий писк. Пип забился у Игорька в руках, вывернулся и упал на Землю. Игорёк крепко прижал руки к груди.

— Что ж, иди, Пип, — тихо проговорил он. — Раз уж ты их любишь больше…

Несколько секунд Пип стоял неподвижно. Писк повторился, и вдруг Пип тоже пискнул, прыгнул и исчез так быстро, что Игорёк даже не успел заметить, куда он подевался.

Тихое мяуканье заставило его обернуться. Тяпка стояла около него, разноцветные глаза её тревожно горели.

Игорёк нагнулся и погладил пёструю спинку.

— Пойдём отсюда, Тяпочка, — сказал он грустно. — Теперь, я скажу тебе всю правду: он вовсе не твой сын, а самый настоящий крыс и даже с нами не попрощался.

Тяпка прожила долго и до самой глубокой старости войны с крысами не оставила. Она по-прежнему упорно приносила свою добычу на лестницу, а тётя Зина, дядя Саша и мама Игорька так же упорно относили её в мусорный ящик. Но белого галстучка на груди ни у одной из принесённых Тяпкой крыс не было.

— И удивляться нечему, — говорила Марья Афанасьевна. — Просто крысища ваша хитрющая, уж она Тяпке на зубок не попадётся.

— Зачем про Тяпку такое говорить, — сердилась тётя Зина. — Она хоть и кошка, а сердце у неё материнское, никогда она своего воспитанника не обидит, хоть бы он сам ей в зубы давался.

И Игорёк тоже твёрдо верил, что тётя Зина права.

ВИТЮК

Звонкий, удивительно чистый и нежный звук бронзового колокольчика слился с мерным боем стенных часов.

— Восемь! — простуженным голосом отсчитали часы и замолчали.

С последним их ударом умолк и колокольчик. Но Витюк, держа его у самого уха и наклонив голову, долго ещё прислушивался к замиравшему в бронзовой чашечке звуку, и серые глаза светились мягко и сосредоточенно. Мальчик вздохнул и осторожно поставил колокольчик на полочку под часами.

— Блякал. Лаботай! (Брякал. Работай!) — деловито проговорил он, обращаясь к входившему в контору бухгалтеру. Ещё раз взглянув на колокольчик, словно прощаясь с ним до следующего раза, повернулся и направился к двери.

— Молодец ты у нас, брат-сват! — весело сказал бухгалтер Андрей Иванович, подходя к столу и опускаясь на тяжёлый стул, видимо, работы домашнего плотника. Правой рукой он поднёс к глазам старинные очки в серебряной оправе, левой — старательно замотал вокруг уха тесёмку вместо недостающего заушника.

При этом ухо даже несколько свернулось в трубочку, но это ему, видимо, не мешало. Усаживаясь на стуле поудобнее Андрей Иванович одновременно придвинул к себе большие счёты и сразу так ловко и быстро защёлкал костяшками, что Витюк остановился и с завистью на них покосился. Но тут же точно вспомнив о неотложном деле, опять повернулся к двери.

— На речку и думать не смей! — высунулась из соседней комнаты женщина с тряпкой в руке и тут же скрылась. Надо было торопиться с уборкой, скоро придут заведующий и остальные. Витюк только тряхнул головой, решительно шагнул через порог и исчез.

Дарья, Витюк и тонкой резьбы бронзовый колокольчик (любимая игрушка Витюка) появились в Домодедовке год тому назад. На пункт по заготовке зёрна Дарья зашла, держа Витюка за руку, спросить, не найдётся ли какой работы. Работа нашлась, нашлась и маленькая комнатка при конторе.

Дарья мыла полы, стирала мешки для зёрна, ходила на почту. А Витюк жил и действовал всюду: в конторе, на дворе и складах пшеницы и овса. Ему всё было интересно, обо всем было нужно узнать. Но при этом он ухитрялся никому не мешать и не досаждать.

— А, Витюк! — весело говорил заведующий складом Степаныч. — Зерно, значит, принимать со мной будешь?

— Буду, — доверчиво соглашался Витюк и усаживался на чурбачок, специально для него приготовленный Степанычем.