Большие люди (СИ) - Волкова Дарья - Страница 40

Страшно. Страшно от того, что это может оказаться правдой. Что вот эта женщина что-то значит для него. А сама Люся просто… ну, просто так, для развлечения. Для разнообразия. Но отчего-то вспоминаются его слова про наездницу там, у пруда. И то, что он сказал потом — о том, что один. Не случайно он это сказал. И не врал. Он не мог ей соврать о таком… важном. И вдруг, уверенно:

— Вы не жена ему.

— Верно, — соглашается эта Лариса Юрьевна, невольно поморщившись. — Но пять лет прожили бок о бок, душа в душу. Это, по-твоему, не считается? Дочь моя его отцом называет. А ты… Считай, из семьи мужика увела. Не стыдно в глаза смотреть?

Вот что-что, а удар держать ее жизнь учила. Не всегда это у Люси получалось, но навыки есть. Не прогибаться под давлением, под оскорблениями, держать спину и улыбаться. Даже когда больно. Да и потом… Гораздо хуже было бы, если бы эта Лариса сказала: «наша дочь». Вот это было бы очень тяжело пережить. Что у него есть дочь. И что он о ней Люсе не сказал. А так… И вообще, почему-то, несмотря ни на что, есть ощущение, что этот разговор для ее собеседницы — жест отчаяния, что ли…

— Послушайте, Лариса… Юрьевна. Если у вас есть какие-то претензии к Григорию, так вы ему их и выскажите. Я не понимаю, зачем вы говорите все это мне.

— Ах, вон как мы запели… — собеседница суживает глаза и поджимает и без того тонкие губы. — Что, даже сражаться за него не будешь?

— Не буду, — качает головой Люся. — Во-первых, решать все равно Григорию. А во-вторых, — в ней вдруг поднимает голову гордость, и Людмила смотрит прямо в глаза своей визави. — Я не буду за него сражаться, потому что я уже выиграла. Он мой.

Фраза бьет по Ларисе сильнее, чем она может позволить себе показать. «Он мой». Она не могла сказать такого за все годы. Даже не вслух, про себя. Жизнь приучила ее смотреть на вещи реально, не обманывать себя. Лариса всегда чувствовала дистанцию, которую он выдерживал, ту границу, за которую ей выход был запрещен. Она надеялась, конечно, что рано или поздно… Но, похоже, поздно. Злость просто захлестывает.

— Да как бы не так! — Лариса смеется, показывая испачканные алой помадой губы. — Наивная… Я с ним столько лет прожила. Сколько мы пережили вместе… И что? А ничего! А ты, что, думаешь, если переспала с ним, так он сразу на тебе женится? Милочка, если он к своим тридцати пяти годам не женился… на той, с которой его связывало многое, очень многое… Да ты еще глупее, чем мне кажется! Наиграется и бросит, поверь мне, девочка.

— Я вам не девочка. Всего хорошего.

Развернулась и пошла прочь. А холеная женщина в норковой шубе и с холодными глазами осталась стоять и смотреть, как другая женщина, в пуховике и джинсах, с прижатыми меховыми наушниками распущенными волосами, садится в красную машину и уезжает.

Потом, уже в машине, ее стало потряхивать. И даже плакать захотелось, но она себе запретила. Ее люди ждут, ей еще работать до самого вечера. Вот дома уже, в постели, можно будет. Еще ужасно хотелось схватить телефон, позвонить ему и утроить банальную истерику. Со слезами и вопросами. Кто такая эта Лариса?! Что ее связывает с Гришей?! Какие у них сейчас отношения?! И все в таком духе. Очень хотелось. Но когда она представила, как он сидит в своем строгом костюме и галстуке, за столом переговоров, с такими же серьезными и представительными людьми. И тут она — со своими слезами и соплями. Неправильно это. Ему сейчас и так непросто, она уверена. Он обещал. Вот он приедет, и они все выяснят.

Людмила сказала этой женщине: «Он мой». Верила ли она в это? Хотела верить, это точно. Внутренний голос говорил, что он не тот человек, чтобы врать, обманывать. Не успел все рассказать — другое дело. Надо просто дать ему время. Надо дождаться. Но, черт побери, как же это непросто!

Как в душу плюнула. Когда села в Алинину машину и уехала. Ну, надо же… Какая самоуверенная. Не удалось заставить ее ревновать, сомневаться, не ожидала такого Лариса. Неужели уже слишком поздно? И все между Гришей и этой… уже случилось, и ничего не изменишь?! Мысль о том, что он будет счастлив, после всего, после того, как с ней поступил, жалит. Нет, она этого не допустит!

Глава 12. Большая задумчивость

Звонок Ларисы застал Григория за столом. Впервые за все время пребывания в первопрестольной их с Гошкой вечером оставили в покое. И они ужинают в гостиничном ресторане. Кормят там так себе, но сил куда-то идти просто нет.

Он едва закончил с салатом, как зазвонил телефон. И имя абонента не вызвало никаких положительных эмоций. Но не ответить он не мог.

— Да, Лариса?

Сидящий напротив Гошка откладывает в сторону вилку. Ни о какой приватности речи не идет, это дело касается их обоих. И, наверное, даже не только их.

— Здравствуй, Гришенька…

Когда они говорили в прошлый раз, она была пьяна. Сейчас же голос ее обманчиво мягок, а слова… слова, определенно, расчетливы. Главное, не заводиться. Они все равно выиграли и добились своего.

— Здравствуй, Лара.

— Как ты там, Гришенька? Говорят, ты в Москве?

Кто это, интересно, говорит? Впрочем, объективности ради, узнать об этом труда не составит.

— Правильно говорят.

— И как там в Москве? Как погода?

— Слякоть. Но по Интернету узнать об этом проще и дешевле, чем звонить мне сюда.

— Ой, Гришечка, ну что ты о деньгах! Мне ради тебя ничего не жалко…

Так, этот спектакль ему надоел. Длительные прелюдии никогда не были его коньком.

— Лариса, давай к делу. Что тебе нужно?

— Да я просто соскучилась, родной. И не я одна.

— А кто еще? — не удержался, поддался на подначку. Но это «родной» его просто взбесило. Ни черта он ей не родной, и не был никогда! — Алиночка соскучилась по дяде Грише? Или по машине?

— Ай-ай, Гриша, ну что ты такой злой? — голос ее до противного озноба сладок. — Твои женщины по тебе тоскуют, а ты…

— Мои женщины? Чувствую себя прямо-таки владельцем гарема.

— Конечно, мы по тебе скучаем. И я, и Людочка…

Пальцы с силой сжимаются на рукоятке столового ножа. Голос же звучит так тихо, что Гошка, знающий, что значит такой голос брата, смотрит совсем встревожено.

— Тааак… Лариса, что это значит?

— Гришечка, ты не знаешь, как это бывает, когда по тебе скучают? Это значит, думают постоянно, фантазируют… Домысливают разное…

Он мгновенно понимает, о чем она.

— Ты с ней встречалась?! Что ты Люсе сказала?! — теперь он говорит уже громко. Но пока еще не орет.

— Ой, да ничего особенного, Гришуля. Так, между нами, девочками. Ты же понимаешь, у нас с Милочкой много общего… теперь. Я могла бы ей подсказать, посоветовать… Ну, ты же понимаешь? Я-то знаю, как ты любишь, как тебе нравится больше всего…

Отброшенный нож звонко стукает о край тарелки.

— Лариса, мать твою!!! Ты совсем охренела?! Кто тебя за язык тянул?! — вот теперь Григорий орет так, что на него оборачиваются.

— Да что такое, малыш? Что ты завелся? Я же хочу как лучше. Чтобы тебе было комфортно. Как ты привык…

Алая пелена гнева перед глазами, но почему-то внезапно холодная в своей ярости голова.

— Лариса… — успевает удивиться, как странно спокойно вдруг звучит его голос. — Ты помнишь, что тебе говорил Гошка про Алину?

— Помню, — ему показалось или она там чуть замешкалась с ответом? — Ты сказал, что он блефовал.

— Георгий блефовал. А я — нет.

— Гриша…

— Не смей подходить к Люсе! Даже и думать о ней забудь! Иначе я…

— Гриша, ну что ты?! Шуток не понимаешь?

— Не понимаю! Лариса, ты меня знаешь! Я не блефую и слов на ветер не бросаю! Если ты не угомонишься, пеняй потом на себя. Я тогда тебе ничего не гарантирую! Ни тебе, ни дочери твоей! Ты поняла меня?!

Ответом ему тишина, которая вскоре обрывается короткими гудками. Но Григория такое окончание разговора не устраивает. Снова набирает ее номер под напряженным Гошкиным взглядом.