Царица Проклятых - Райс Энн - Страница 109

Женщины тут же обступили их плотным кольцом и заставили опуститься на колени. При виде грубых ремней, врезающихся в смуглую кожу, во мне возросло желание. Ну почему это так соблазнительно? Их удерживали женские руки, крепкие жестокие руки, которые при других обстоятельствах умели быть необыкновенно мягкими. Им не справиться с таким количеством женщин. Наконец они с тяжелыми вздохами прекратили борьбу и подчинились неизбежному, однако взгляд, брошенный на меня зачинщиком бунта, был гневным и обвиняющим. Рассудок подсказывал ему, что только демоны, дьяволы, исчадия ада могли сотворить такое с его миром, что это начало мрака, страшного мрака!

Но желание стало невыносимым.

«Ты умрешь, и это сделаю я!»

Казалось, он меня услышал и все понял. И тогда из глубин его души вырвалась дикарская ненависть к женщинам, насыщенная такими картинами насилия и возмездия, которые вызвали у меня улыбку, но я тоже понял. Прекрасно понял. Как просто презирать их, гневаться на то, что они – женщины! – посмели сопротивляться, стать врагами в многовековой битве! В его воображении возмездием был мрак, невыразимый мрак.

Акаша сжала мою руку. Вернулось ощущение благодати; я был как в бреду, пытался противостоять этому, но тщетно. Желание тем не менее оставалось. Оно скопилось у меня во рту. Я чувствовал его вкус.

Пора отдаться ему, подчиниться потребностям организма… И да начнется жертвоприношение!

Женщины все как одна опустились на колени, а мужчины вдруг словно замерли, их глаза остекленели, губы дрожали.

Я не сводил глаз с мускулистых плечей первой жертвы, того, что вздумал бунтовать. Как всегда, я представил себе ощущение его плохо выбритого горла, зубы, впивающиеся в кожу – не в ледяную кожу богини, но в горячую, соленую человеческую плоть.

«Да, любимый! Возьми его. Ты заслужил подобную жертву. Теперь ты – бог. Возьми его! Ты знаешь, сколько еще таких жертв ждут тебя впереди?»

Очевидно, женщины поняли, что следует делать. Едва я сделал шаг вперед, они подняли его с пола. Но, когда я протянул к нему руки, он вновь попытался вырваться – последний спазм отчаяния…

Не умея еще рассчитывать свои силы, я слишком сильно сжал его череп и услышал, как треснула кость. Я вонзил в него зубы, но смерть наступила почти мгновенно – так сильно хлынула кровь. Я сгорал от голода – этой порции, закончившейся в мгновение ока, мне было недостаточно. Совершенно недостаточно!

Я сразу же перешел к следующей жертве, пытаясь не торопиться, чтобы погрузиться в темноту, как это мне часто удавалось, и остаться наедине с его душой, чтобы в тот момент, когда брызнет кровь, когда рот мой наполнится ею до отказа, душа поведала мне свои тайны.

«Да, брат. Прости меня, брат».

Потом меня качнуло вперед, я споткнулся, наступил на труп и раздавил его.

– Давайте последнего.

Никакого сопротивления. Он смотрел на меня абсолютно спокойно, как будто на него снизошло озарение, как будто он нашел идеальный выход в какой-то теории или вере. Я притянул его к себе – мягче, Лестат! – и это был именно тот источник, в котором я нуждался: медленная, исполненная мощи смерть, сердце, бьющееся так, словно оно не остановится никогда, вздох, сорвавшийся с его губ, мои мутные глаза. Наконец я отпустил его, и вместе с ним ушли в небытие картины внезапно прервавшейся, краткой, не оставившей следа жизни, смысл которой заключался в этой одной-единственной секунде.

Я уронил его на пол. Теперь он уже ничего не значил.

Остался только свет, а еще – восторг женщин, которые посредством свершившегося чуда наконец-то были отомщены.

В комнате повисла тишина – ни единого шороха, лишь далекий шум прибоя…

И голос Акаши:

«Мужчины искупили свои грехи. Тех, кому оставили жизнь, следует содержать с заботой и любовью. Но никогда не давайте им свободу – помните, что они всегда подавляли вас».

За этим последовало такое же беззвучное, мысленное поучение.

Жадная похоть, свидетелями которой они только что стали – смерть от моих рук, – это вечное напоминание о ярости, живущей в каждом мужчине, и этой ярости нельзя давать волю. Мужчин принесли в жертву воплощению их собственной жестокости.

Таким образом, продолжала она, эти женщины стали свидетелями нового великого ритуала, нового священного жертвоприношения. Они увидят его снова и должны помнить о нем всегда.

От ее парадоксов у меня голова шла кругом. И кроме того, мои собственные недавние проекты доставляли мне невыразимую муку. Я хотел сыграть роль зла в театре жизни и тем самым сделать что-то хорошее.

А теперь я получил возможность сыграть свою роль до конца, я превратился в истинное воплощение зла и в сознании нескольких простых душ стал, как она и обещала, мифом. И кто-то тихо нашептывал мне о необходимости быть осторожнее со своими желаниями, дабы впоследствии не пожалеть о них.

Да, вот он – корень зла: сбылось все, о чем я мечтал. Желая разбудить ее, я поцеловал ее в храме, я мечтал о ее силе… И вот теперь мы с ней стояли рядом, и нам пели гимны. Осанна!

Двери распахнулись настежь.

Мы оставляли их, окруженные завесой великолепия и волшебства. Мы поднялись в воздух, миновали выход и вознеслись над крышей старого особняка, устремившись к сверкающей воде и к раскинувшимся в небе холодным звездам.

Я больше не страшился упасть – такие мелочи уже не вызывали у меня опасений. Потому что всей своей душой – ничтожной, как и всегда, – я познал такие страхи, какие мне прежде и не снились.

6. История близнецов: часть II

Ей снилось убийство. Она находилась в огромном темном городе, похожем на Лондон или Рим, и спешила достичь своей цели – убийства, торопилась захватить первую сладостную жертву. И непосредственно перед тем, как открыть глаза, она совершила скачок от того, во что верила всю жизнь, к этому простому аморальному поступку – убийству. Она действовала точно так же, как змея, которая поднимает в своей кожаной пасти-щели маленькую плачущую мышку и медленно сдавливает ее, не слыша этих тихих душераздирающих звуков.

Проснулась она в темноте, и весь дом словно ожил. Старейшие позвали ее: «Приди». Где-то вещал телевизор: оказывается, на какой-то средиземноморский остров явилась святая Дева Мария.

Голода не было – слишком сильна кровь Маарет. Но мысль об убийстве разрасталась, манила, словно сгорбленная старуха в темном переулке…

Поднявшись из узкого ящика, в котором лежала, она на цыпочках пошла сквозь черноту, пока не нащупала металлическую дверь. Она вышла в холл и увидела зигзагообразно уходящую вверх бесконечную металлическую лестницу, похожую на скелет; сквозь стекло проглядывало дымное небо. На лестнице, у двери в главный дом, стоял Маэл и смотрел на нее сверху вниз.

У нее закружилась голова: «Я – одна из вас, мы вместе». Она положила руку на металлические перила, и внезапно ее охватила мимолетная скорбь по всему, чем она была до того, как эта яростная красота схватила ее за волосы.

Маэл сошел вниз, словно увидел, что она мысленно уносится куда-то очень далеко, и хотел вернуть ее к реальности.

Они, конечно же, понимали, как теперь дышит для нее земля, как поет лес, как в темноте крадутся корни, проникая сквозь земляные стены внутрь.

Она пристально посмотрела на Маэла, почувствовала исходящий от него слабый запах оленьей кожи и пыли. Как она могла принимать их за людей? С их-то сверкающими глазами! И все же настанет время, когда и она сама будет бродить среди людей, они задержат на ней взгляд, а потом быстро отведут его. Она будет стремительно шагать по какому-нибудь темному городу вроде Лондона или Рима. Глядя в глаза Маэла, она словно опять увидела старуху в переулке – не в буквальном смысле, конечно. Нет, она отчетливо видела переулок, видела убийство. И они молча отвели взгляды друг от друга, но не поспешно, а скорее почтительно. Он взял ее за руку, посмотрел на подаренный им браслет и неожиданно поцеловал ее в щеку. И потом повел по лестнице в комнату на вершине горы.