Царица Проклятых - Райс Энн - Страница 76

Должно быть, во время революции эти вещи перенесли сюда для сохранности. А позже лестница обвалилась.

Я подошел к одному из узких окон и выглянул наружу. Внизу, на склоне горы, светились редкие электрические огни маленького городка. По узкой дороге мчалась вниз машина. Современный мир… Совсем рядом – и так далеко. Замок превратился в призрак себя самого.

– Зачем ты привела меня сюда? – спросил я. – Мне больно видеть это, не меньше, чем все остальное.

– Взгляни на доспехи, – сказала она. – И на то, что лежит у твоих ног. Помнишь оружие, которое ты взял с собой, когда отправился убивать волков?

– Да. Помню.

– Посмотри на них еще раз. Я дам тебе новое оружие, бесконечно более сильное, которым ты будешь убивать во имя меня.

– Убивать?

Я посмотрел на сваленное в кучу оружие. Оно заржавело и, видимо, совсем пришло в негодность, за исключением старой шпаги тонкой работы – она принадлежала моему отцу, который получил ее от своего отца, а тому ее передал его отец, и так далее, вплоть до эпохи Людовика Святого. Господская шпага, которой я, седьмой сын, воспользовался в то далекое утро, когда, словно средневековый принц, выехал убивать волков.

– Но кого я буду убивать? – спросил я.

Она приблизилась. Ее милое лицо буквально светилось невинностью. Она сдвинула брови, и на секунду на лбу образовалась маленькая вертикальная складка, а потом лицо вновь обрело прежнюю безукоризненную гладкость.

– Я хотела бы, чтобы ты повиновался мне, не задавая вопросов, – ласково сказала она. – Понимание придет потом. Но ты не такой.

– Нет, – признался я. – Я никогда не мог никому повиноваться, во всяком случае долгое время.

– Какой бесстрашный, – улыбнулась она.

Она изящно открыла правую руку; неожиданно в ней оказалась шпага. Кажется, я почувствовал движение шпаги к ее руке – едва ощутимую перемену в атмосфере, не более. Я пристально смотрел на нее, на усыпанные драгоценными камнями ножны и бронзовую рукоять – разумеется, в форме креста. С нее все еще свисал ремень, тот, что я купил специально для этой шпаги в какое-то далекое лето, ремень из крепкой кожи и пластинок стали.

Чудовищное оружие, пригодное как для того, чтобы наносить удары, так и для того, чтобы рубить или пронзать. Я вспомнил, насколько тяжела была для меня эта шпага и как болела рука, когда я размахивал ею, отбиваясь от нападавших волков.

Но откуда мне знать о таких битвах? Я рыцарем не был. Этим оружием мне довелось воевать только со зверями. Мой единственный момент смертной славы – и что он принес? Восхищение проклятого кровопийцы, выбравшего меня своим наследником.

Она вложила шпагу мне в руки.

– Теперь она не покажется тебе тяжелой, мой принц, – сказала она. – Ты бессмертен. Воистину бессмертен. Моя кровь принадлежит тебе. И во имя меня ты будешь использовать свое новое оружие так же, как прежде использовал эту шпагу.

Дотронувшись до шпаги, я содрогнулся, словно она до сих пор хранила скрытое воспоминание о том, чему стала свидетелем. Я вновь увидел волков, увидел, как сам я стою в почерневшем замерзшем лесу, готовый убивать.

И увидел себя в Париже год спустя, лишенного жизни, бессмертного монстра, – и все по милости волков. «Убийца Волков» – так назвал меня вампир. Он выбрал меня из толпы, потому что я победил чертовых волков, а потом с такой гордостью гулял в подбитом их мехом плаще по зимним парижским улицам.

Почему я до сих пор испытываю такую горечь? Разве я хочу быть мертвым и лежать на деревенском кладбище? Я еще раз бросил взгляд в окно, на покрытый снегом склон. Разве сейчас происходит не то же самое? Меня любят за то, каким я был в те ранние бездумные смертные годы. И опять я спросил:

– Но кого – или что – мне убивать?

Ответа не последовало.

Я вновь вспомнил бедняжку Беби Дженкс и всех погибших вампиров. Мне хотелось всего лишь немного повоевать с ними, но теперь все они уничтожены. Все, кто откликнулся на вызов, – все! Я увидел, как горит дом общины в Стамбуле; увидел древнего вампира, которого она выследила и медленно сжигала, а он пытался сопротивляться и перед смертью проклял ее. Я опять плакал.

– Да, я отняла у тебя зрителей, – сказала она. – Я спалила арену, на которой ты стремился блистать. Я похитила битву! Но как ты не понимаешь, что я предлагаю тебе нечто гораздо большее, то, о чем ты и помыслить не мог. Мой принц, я предлагаю тебе весь мир.

– Как это?

– Перестань проливать слезы по Беби Дженкс и по самому себе. Подумай о смертных, которых следует оплакивать. Вообрази тех, кто страдает на протяжении долгих и мрачных веков – жертв голода, лишений и непрестанного насилия. Жертв бесконечной несправедливости и бесконечных кровопролитий. Как же ты можешь оплакивать расу монстров, которые без руководства и цели разыгрывают дьявольский гамбит с каждым смертным, кто попадается им на пути!

– Я знаю. Я понимаю…

– Разве? Или стремишься уйти от всего этого и ищешь убежища в символических играх? Символ зла в твоей рок-музыке… Это пустяки, мой принц, сущие пустяки.

– Почему же ты не убила меня вместе со всеми остальными? – Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал вызывающе, но тон получился скорее жалким, чем воинственным. Пальцами правой руки я крепко схватился за эфес шпаги и вообразил, что на ней до сих пор осталась засохшая волчья кровь. Я вытянул клинок из кожаных ножен. Да, волчья кровь. – Ведь я ничуть не лучше их. Зачем же ты нас пощадила?

Меня остановил страх. Отчаянный страх за Габриэль, Луи и Армана. За Мариуса. Даже за Пандору и Маэла. Страх за себя самого. Любое существо будет до последнего бороться за свою жизнь, даже если ей нет оправдания. Я хотел жить! Всегда хотел.

– Я мечтала о твоей любви, – нежно прошептала она. Какой голос! В чем-то он похож на голос Армана – такой же ласкающий, притягивающий к себе. – Поэтому я даю тебе отсрочку. – Она положила руки мне на плечи и посмотрела мне прямо в глаза. – Да пойми же наконец, что ты – мое орудие! И остальные тоже могут им стать, если проявят мудрость. Неужели так трудно осознать, что таково предначертание судьбы: твой приход и мое пробуждение. Ибо теперь наконец-то могут осуществиться надежды многих тысячелетий. Посмотри на этот городок, на этот разрушенный замок. Он мог бы стать Вифлеемом, мой принц, мой спаситель. И вдвоем мы сумеем превратить в реальность самые заветные мечты всего мира.

– Но разве это возможно? – спросил я. Знала ли она, как я напуган? Что ее слова привели меня от простого страха к ужасу? Конечно знала.

– Ах, как ты силен, мой принц, – сказала она. – Но ты, без сомнения, предназначен мне самой судьбой. Ничто не сразит тебя. Ты боишься, но не испытываешь страха. На протяжении века следила я за твоими страданиями, видела, как ты постепенно слабел и наконец ушел под землю, чтобы уснуть. А потом ты поднялся – как олицетворение моего собственного воскрешения.

Она слегка склонила голову, как будто прислушиваясь к далеким звукам. Я тоже услышал голоса – наверное, потому, что их слышала она. Шум, от которого звенело в ушах. И в раздражении я прогнал их от себя.

– Какая сила, – сказала она. – Эти голоса не могут увлечь тебя за собой, но не стоит пренебрегать этой способностью – она не менее важна, чем другие. Они молятся тебе, как всегда молились мне.

Я понял, о чем она говорит. Но мне не хотелось слушать их молитвы. Что я могу для них сделать? Какое отношение имеют молитвы к такому, как я?

– Веками они были моим единственным утешением, – продолжала она. – Часами, неделями, годами я слушала их. И поначалу мне казалось, что голоса сплели саван и превратили меня в погребенный труп. Потом я научилась слушать внимательнее. Я научилась выделять из массы один голос, как нить из пряжи. Я слушала этот голос и таким образом познавала торжество и гибель отдельно взятой души.

Я молча наблюдал за ней.

– Потом, по прошествии лет, я приобрела великую способность – незаметно покидать свое тело и невидимо входить в тело смертного, чей голос я слушала, и смотреть на мир его глазами. Пребывая в разных телах, я видела мир при солнечном свете и в кромешной тьме, страдала, голодала, испытывала боль. Иногда я проникала в тела бессмертных, таких как, например, Беби Дженкс. Очень часто я бродила по миру с Мариусом. Эгоистичный, тщеславный Мариус, который путает алчность с уважением, которого восхищают декадентские творения таких же эгоистов, как и он сам. О, не надо так страдать. Я его любила. Я и сейчас его люблю. Мой хранитель. – В ее голосе вдруг послышалась горечь, но тут же исчезла. – Однако чаще всего мой выбор падал на бедных и исполненных скорби. Я жаждала постичь суровую реальность жизни.