Царица Проклятых - Райс Энн - Страница 99

Но тут ее взгляд снова упал на ожерелье, и тогда злой дух Амель, разъяренный тем, что она недовольна его подарком и снова гневается на нас, велел нам передать ей, что если она только посмеет причинить нам хоть малейший вред, то он станет швырять в нее все предметы, о которых она когда-либо спрашивала, вспоминала, мечтала, которые представляла себе или искала – будь то драгоценности, кубки, зеркала, расчески или что-либо иное.

Не грози нам такая серьезная опасность, я бы от души посмеялась. В представлении духа это было прекрасное решение, а с человеческой точки зрения – абсолютно нелепое. Но, разумеется, такая перспектива едва ли могла кого-то обрадовать.

Мекаре в точности передала Акаше слова Амеля.

«Тот, кто смог достать это ожерелье, может утопить тебя в предметах, ассоциирующихся с несчастьями, – добавила сестра уже от себя. – Случись такое, не представляю, что сможет его остановить».

«Где он? – вскричала Акаша. – Пусть он покажется, этот демон, с кем вы разговариваете!»

Услышав это, Амель, переполняемый тщеславием и гневом, собрал все силы и с криком: «Я – Амель, злой дух, который пронзает!» – ринулся на Акашу.

Он вихрем носился вокруг царицы – все происходило так же, как когда-то с нашей матерью, только на этот раз атака была в десять раз мощнее. Никогда я не видела подобной ярости. Казалось, все покои содрогнулись, когда огромный дух сжался и устремился в столь тесное пространство.

Кирпичные стены трескались. Прекрасное лицо и руки царицы покрылись крошечными ранками, кровавыми точками, похожими на следы укусов.

Она беспомощно кричала. Амель был в восторге от собственной способности творить чудеса. А мы с Мекаре в ужасе застыли.

Мекаре приказала ему остановиться. Она осыпала его словами лести и благодарности, сказала ему, что он просто-напросто самый могущественный из духов, но теперь он должен ее послушаться и проявить равную своей силе мудрость. Как только наступит подходящий момент, она позволит ему совершить новое нападение.

Тем временем царь кинулся на помощь Акаше; к ней подбежал Хайман; примчалась охрана. Но стоило стражам выхватить мечи, как она приказала всем оставить нас. Мы с Мекаре смотрели на нее, безмолвно угрожая воспользоваться силой духа, ибо больше нам ничего не оставалось. А злой дух Амель витал над нами, издавая самый жуткий и сверхъестественный звук – громкий хохот духа, грозящий заполнить собою весь мир.

Оставшись вдвоем в своей камере, мы не могли придумать, что нам делать и как воспользоваться небольшим преимуществом в лице Амеля.

Что касается самого Амеля, то он нас не покидал. Он веселился и бушевал: шелестел камышовыми циновками, заставлял колыхаться и трепетать на ветру наши волосы и одежды – в общем, надоедал нам как мог. Но больше всего меня пугали его хвастливые речи. Он заявлял, что любит высасывать кровь, что, насытившись ею, он становится менее подвижным, но на вкус она очень приятная; а когда люди совершают жертвоприношения, он спускается к алтарям и слизывает с них кровь. Ведь в конце концов эта кровь предназначается для него, с хохотом добавлял он.

Остальные духи питали отвращение к тому, о чем говорил Амель. Мы обе это ощущали. За исключением нескольких духов, которые смутно завидовали ему и хотели знать, какова кровь на вкус и почему она так ему нравилась.

А потом присущая злым духам извечная ненависть, зависть по отношению к плоти прорвалась наконец наружу – ведь они всегда испытывали к нам отвращение за то, что мы обладаем и телом и душой, а это, по их мнению, недопустимо. Амель напыщенно болтал о временах, когда на земле были только горы, океаны и леса. Он сказал, что иметь дух, заключенный в смертном теле, – это проклятие.

Мне уже приходилось выслушивать подобные жалобы от духов, но я никогда не придавала им значения. Впервые они заставили меня задуматься именно там, в темнице, когда я вспоминала о зарубленных мечами людях. Я думала о том же, о чем испокон веков думали очень многие: наверное, это действительно проклятие – сочетание бессмертного духа и смертного тела.

Как ты сегодня сказал, Мариус, жизнь утратила всякую ценность, она походила на издевательство. В тот момент вся моя жизнь состояла из мрака и страдания. Все, чем я жила, потеряло смысл; ничто не могло вернуть мне желание жить.

Но Мекаре снова заговорила с Амелем, объяснив, что она предпочитает быть собой, а не такой, как он, – вечно парящей над землей без пользы и дела. Ее слова вновь привели Амеля в ярость. Он завопил, что еще покажет ей, на что способен.

«Когда я прикажу тебе, Амель! – предупредила она. – Позволь мне выбрать подходящий момент. И тогда все узнают, на что ты способен».

Тщеславие духа было удовлетворено, и он взлетел в темное небо.

Три дня и три ночи держали нас в заключении. Стражи на нас не смотрели и не приближались к нам. И рабы тоже. Фактически мы могли умереть от голода, если бы не Хайман, царский управляющий, который собственноручно приносил нам пищу.

Потом он рассказал нам то, что мы уже узнали от духов. Начались великие распри и раздоры: жрецы требовали нашей казни, но царица боялась убивать нас, опасаясь, что мы нашлем на нее духов и некому будет их тогда остановить.

Царя случившееся заинтриговало: он считал, что от нас можно узнать больше; способности духов возбудили его любопытство, и он размышлял, как можно их использовать. Но царица боялась духов – с нее было достаточно и того, что она уже видела.

В конце концов нас привели на большой открытый атрий, где собрался весь двор.

Был полдень, царь с царицей, согласно обычаю, сделали подношения богу солнца Ра, а нас заставили на это смотреть. Нас не волновала торжественность церемонии – мы боялись, что доживаем свои последние часы. Я представляла себе нашу гору, наши пещеры; представляла себе детей – красивых сыновей и дочерей, которые могли бы у нас родиться и унаследовать наши способности; я думала о той жизни, которой нас лишили, о почти полном истреблении наших родных и близких. Я благодарила высшие силы, какими бы они ни были, за то, что вижу над головой синее небо и что мы с Мекаре до сих пор вместе.

И царь заговорил. Он выглядел печальным и утомленным и, несмотря на то что был еще достаточно молод, в тот момент больше походил на старика. Он сказал нам, что мы обладаем великим даром, но мы плохо использовали его и уже никому не можем быть полезны. Обвинив меня и Мекаре в лживости, поклонении демонам и приверженности черной магии, он заявил, что собирался сжечь нас, дабы доставить тем удовольствие своему народу, но им с царицей стало нас жаль. Царица особенно просила пощадить нас.

Это была очевидная ложь, но одного взгляда на ее лицо хватило, чтобы понять: она сама себя убедила в том, что говорила правду. Конечно же, царь ей поверил. Но какая разница? Что же скрывается за такой милостью, недоумевали мы, стараясь глубже проникнуть в их души.

И царица ласково объяснила нам, что своей великой магией мы достали ей два ожерелья, о которых она мечтала больше всего на свете, – за это, и только за это, она сохранит нам жизнь. Таким образом, сплетенная ею паутина лжи разрасталась и все плотнее опутывала зерно истины.

Потом вновь заговорил царь: он пообещал, что освободит нас, но прежде должен доказать всему двору, что мы не обладаем никакой силой, и таким образом умиротворить жрецов.

Если же злой демон вдруг проявится и пожелает оскорбить почитателей Ра или Озириса, то прощение будет отозвано и нас немедленно предадут смерти. Ибо сила наших демонов умрет вместе с нами. А мы утратим право на милосердие царицы, которое и без того вряд ли заслужили.

Разумеется, мы сознавали, что сейчас произойдет: мы прочли это в сердцах царя и царицы. Был достигнут компромисс, и теперь нам предлагали сделку. А когда царь снял свою золотую цепь с медальоном и надел ее на шею Хаймана, мы поняли, что нас изнасилуют на глазах всего двора, изнасилуют как обычных пленниц или рабынь во время войны. А стоит нам позвать духов, и мы умрем. Вот в какой мы оказались ситуации.