Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 94

Маяковского роднит воспевание человеческой энергии,

инициативы, физической и нравственной мощи, пони-

мание будущего как «единого человечьего общежи-

тия». Однако право на вход в это общежитие, по

Маяковскому, не должно быть предоставлено эксплу-

ататорам, бюрократам, нуворишам от капитализма

или от социализма, карьеристам, приспособленцам,

мещанам. Для них, по Маяковскому, в будущем мес-

та нет — разве только в виде поучительных экспона-

тов. Уитменовские границы допуска в будущее не-

сколько размыты, неопределенны. Маяковские границы

допуска в будущее непримиримее, жестче. Разница

этих двух поэтов происходит от разницы двух рево-

люций — американской и русской. Если говорить о

происхождении поэтической формы Маяковского, то

корни ее не только в фольклоре и русской классике,

о чем я уже говорил выше, но и в новаторстве луч-

ших живописцев начала двадцатого века. Не забудем

о том, что Маяковский был сам талантливым художни-

ком и в живописи разбирался профессионально. «А чер-

ным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие

желтые карты» или: «Угрюмый дождь скосил глаза, а

за решеткой четкой...» — это язык новой живописи.

Кандинский, Малевич, Гончарова, Ларионов, Татлин,

Матисс, Делонэ, Брак, Леже, Пикассо — их поиски

формы на холстах шли по пересекающимся паралле-

лям с поисками Маяковского в поэзии. Однако Мая-

ковский восставал против замыкания формы самой в

себе: «Если сотню раз разложить скрипку на плоскос-

ти, то ни у скрипки не останется больше плоскостей,

ни у художника не останется неисчерпанной точки

зрения на эту задачу». Именно поэтому, называя

Хлебникова «великолепнейшим и честнейшим рыца-

рем в нашей поэтической борьбе», Маяковский все-

таки оговаривался: «Хлебников — поэт для произ-

водителя». Поэтическая генеалогия Маяковского вет-

виста, и ее корни можно найти и в других, смежных

областях искусства — например, в кино. Многое у

Маяковского сделано по методу киномонтажа. Но

лишь небольшой поэт может быть рожден только ис-

кусством. Из генеалогии Маяковского нельзя выбра-

сывать его самую главную родительницу — историю.

История предопределила его характер, голос, образы,

414

ритмы. Большой поэт — всегда внутри истории, и ис-

тория — внутри него. Так было с Пушкиным, и так

было с Маяковским. Все, что случилось с револю-

цией, случилось с ним. «Это было с бойцами или

страной, или в сердце было моем». Таков сложный

и далеко не полный генезис Маяковского — этого

гигантского ребенка истории и мировой культуры,

который родился огромным и сразу пошел по зем-

ле, оставляя вмятины на булыжных мостовых.

Когда пришла революция, для Маяковского, в

отличие от многих интеллигентов, не было вопроса,

принимать или не принимать ее. Он был сам ее про-

роком, ошибшимся всего на один год: «В терновом

венце революций грядет шестнадцатый год». Снобы

упрекали Маяковского за то, что он продался боль-

шевикам. Но как он мог им продаться, если он сам

был большевиком! С другой стороны, некоторые

догматические критики упрекали Маяковского в анар-

хизме, в индивидуализме, в формализме и т. д.

Его большевизм казался им недостаточным. К Мая-

ковскому пытались приклеить ярлык «попутчик» —

это к нему, своими руками укладывавшему рельсо-

вый путь социализма! Огромность Маяковского не

укладывалась ни в снобистское, ни в догматическое

прокрустово ложе — ноги в великанских ботинках

непобедимо торчали в воздухе. Их пробовали отру-

бить — ничего не получалось, крепкие были ноги.

Тогда начали пилить двуручной пилой, тянули то в

правую, то в левую сторону, забывая, что зубцы

идут — по живому телу. Но Маяковский не подда-

вался и перспиливанию — зубцы ломались, хотя и

глубоко ранили. Тончайший мастер лирической про-

зы Бунин, упав до глубокого озлобления, в своей

дневниковой книге «Окаянные годы» карикатурно

изобразил Маяковского как распоясавшегося «гря-

дущего хама». Есенин, которого постоянно ссорили с

Маяковским окололитературные склочники, написал

под горячую руку: «А он, их главный штабс-маляр,

поет о пробках в Моссельпроме», Сельвинский, срав-

нивая уход Маяковского из «Лефа» с бегством Тол-

стого от Софьи Андреевны, доходил до прямых

оскорблений: «Его (Толстого. — Е. Е.) уход был взры-

вом плотин, а ваш — лишь бегством с тонущих фло-

тилий. Он жизнью за свой уход заплатил, а вы хо-

415

-

тите — чтоб вам заплатили». Даже Кирсанов, вве-

денный Маяковским за руку в поэзию, и тот во

время ссоры с учителем допустил явный некрасивый

намек на него в стихотворении «Цена руки», о чем,

вероятно, сожалел всю жизнь. Вышла целая книжка

Г. Шенгели «Маяковский во весь рост» издеватель-

ского характера. Бойкот писателями зыставки Мая-

ковского, выдирка его портрета из журнала «Печать

и революция», запрещение выезда за границу, бес-

престанное отругивание на выступлениях — все это

было тяжело, все это по золотнику и собиралось в

смертельную свинцовую каплю. Маяковский был не

таким по масштабу поэтом, чтобы уйти из жизни

только из-за того, что «любовная лодка разбилась

о быт». Причина была комплексной. Но, помимо

трудностей внешних, была огромная, нечеловеческая

усталость не только от нападок, но от того неверо-

ятного груза, который Маяковский сам взвалил себе

на плечи. Маяковский надорвался. Если про Блока

говорили, что он «умер от смерти», то Маяковский

умер от жизни. История литературы не знает ни од-

ного примера, когда бы один поэт столько сам взял

на себя. «Окна РОСТА», реклама, ежедневная рабо-

та в газете, дискуссии, тысячи публичных выступ-

лений, редактура «Лефа», заграничные поездки —

все это без единого дня отдыха. Это был героизм

Маяковского и его смерть. К революции Россия при-

шла с семьюдесятью процентами неграмотного на-

селения. Чтобы стать понятным массам, Маяковский

сознательно упрощал свой стих, «становясь на гор-

ло собственной песне». Великий лирик, гений мета-

фор, не гнушаясь никакой черной работой, писал:

«В нашей силе — наше право. В чем сила? В этом

какао». «Раз поевши макарон, будешь навсегда по-

корён». «Стой! Ни шагу мимо! Бери сигареты «При-

ма!» «Товарищи, бросьте разбрасывать гвозди на

дороге. Гвозди многим попортили ноги». «В ногу ша-

гая, за рядом ряд, идет к победе пролетариат!»

«Ткачи и пряхи, пора нам перестать верить загра-

ничным баранам!» «С помощью Резинотреста мне

везде сухое место». «Пароход хорош. Идет к берегу

Покорит наша рожь всю Америку». Маяковский сам

осознавал временность своих агиток: «Умри, мой

стих, умри, как рядовой, как безымянные на штур-

416

мах мерли наши». В этих строках и горечь, и гор-

дость, — и то и другое — с полным основанием. Ни

один поэт добровольно не принес революции столь-

ко жертв, как Маяковский, — он пожертвовал даже

своей лирикой. В этом величие Маяковского и его

трагедия. Агитработа Маяковского никогда не была

ни политической спекуляцией, ни просто халтурой

ради денег, как его в этом часто обвиняли. Маяков-

ский был первым социалистическим поэтом первого

социалистического общества. Статус поэта в этом

обществе еще не был никем определен.

Маяковский хотел присоединить поэзию к госу-

дарству. Он хотел, чтобы в новом обществе необхо-

димость поэзии была приравнена к необходимости

штыка, защищающего революцию, к необходимости

завода, вырабатывающего счастье. Он хотел, чтобы