Болезнь Китахары - Рансмайр Кристоф - Страница 68

И нате вам! Самое главное! Ораторы на борту «Спящей гречанки», среди добровольцев в карьере или в пивнушке у пристани часто упоминали самое примечательное обстоятельство отправки железа под конец речи, как проверенный козырь, который неизменно встречали аплодисментами или хохотом: Самое-то главное — управляющий и надзиратель, пес этот... и, понятное дело, Бразильянка, эта приблудная армейская шлюшка, они все трое будут сопровождать железный хлам в Бразилию; сами-то не более чем пена, отребья приозерного общества, гонимого Армией на равнину и гибнущего, эти трое поплывут за океан на пароходе с металлическим хламом.

ГЛАВА 31

Вперед и куда подальше

А она?

Кто?

— Лили.

— Что — она?

— Она тоже поедет?

— По-твоему, она неделями торчит в Бранде и заговаривает зубы десятку офицеров, чтобы смотреть, как мы двое уезжаем в Бразилию?

— Значит, она едет с нами?

— У нее давно и паспорт, и все бумаги готовы. Ей даже известно название парохода. Она уже начала продавать свои штучки, продавать , понимаешь? За деньги . Она больше не меняется. Конечно же, она поедет с нами.

— Где находится тамошний карьер?

— У моря.

— А место... место как называется?

— Что ты-то знаешь о Бразилии? У Лили спроси. Эта дыра расположена где-то на шоссе из Рио в Сантус.

— А мы надолго туда?.. Мы вернемся?

— Куда? На стрельбище? Доставим машины в Бразилию, установим их в каменоломне, которая еще заслуживает такого названия, понимаешь, это наша работа, а потом — кто его знает... Может, потом Армия переведет нас в зону Бранд или в район каких-нибудь терриконов...

Впервые за много дней Собачий Король и Телохранитель разговаривали. Ехали в капитанском джипе сквозь ночь и разговаривали.

— Тебя никто не неволит, — сказал Амбрас. — Можешь остаться на озере, присматривать за армейским имуществом, или иди санитаром в Большой лазарет. Или шофером, как наш друг... — Он хлопнул по плечу водителя джипа. Этот человек, бывший шлифовальщик камня, уроженец Бранда, вез их по распоряжению капитана домой, к вилле «Флора». Он ухмыльнулся в зеркальце заднего вида и отсалютовал. Беринг обуздал свое нетерпение и замолчал: этот болван пер напрямик по рытвинам и лужам, а фонтаны грязи, бьющие из-под колес, похоже, доставляли ему удовольствие. Это не езда, не скольжение и покачивание, как на «Вороне». Они громыхали вдоль черных шуршащих камышников. Шел снег с дождем, прочерчивая освещенную фарами тьму горизонтальными штрихами.

— Остаться? — сказал Беринг. — Здесь? Никогда. Ноги и руки у него закоченели. Три с лишним часа дожидался он Амбраса на лестнице в секретариате, дожидался, когда кончится это проклятое совещание, и едва не уснул, прислонясь к неподвижному догу, как вдруг один из агентов, этот, из Айзенау, вывалился из освещенного дверного проема в темноту лестницы и смеясь бросил: поедешь за океан, парень, в Бразилию , а потом, больше себе, чем ослепшему от яркого света Берингу: «В Бразилию поедут, собаки... а мы — на равнину».

Беринг с трудом удерживал дога и понял только, что айзенауский агент совершенно пьян.

Лишь в джипе, котла редкие огоньки Моора исчезли позади, мокрый снег лупил в ветровое стекло и шофер вдруг тоже заговорил о Бразилии, об окончательной победе в Японии, о переустройстве завоеванных территорий и разделе всех трофеев , Беринг начал понимать, что Бразилия не просто слово на карте в Лилиной башне, а цель, пункт назначения, и что путь туда тоже всего-навсего маршрут, от одного места до другого, вроде пароходной линии через озеро к Слепому берегу, вроде дороги в Бранд.

Через пять дней после совещания отъезд в Бразилию стал реальностью и походил на зрелище того каравана танков и тяжелых транспортеров, которое часто возникало у Беринга перед глазами, когда он слушал отцовы рассказы о войне: выкрашенная камуфляжной краской армейская колонна, скрипящая под грузом стали и ржавых железных балок, двинулась ранним утром в путь, оставляя позади холодный оазис в пустыне, холодные дома, шпалеры замерзших зевак, недвижное холодное озеро, на котором далеко в разрывах тумана покоилась, будто на якоре, «Спящая гречанка». Глетчеры и пики Каменного Моря незримые тонули в свинцово-сером небе, и далекие ступени каменоломни, и Слепой берег тоже были незримы.

Колонна медленно набирала скорость; солдаты с резиновыми дубинками шагали обок тяжелых машин, следя, чтобы бродяжки из числа зевак не вздумали прокатиться зайцем на каком-нибудь тягаче. Пока не закончатся освобождение домов и проверка переселенцев , в силе остаются давние зональные границы и запреты на выезд. Деревенским придется ждать эвакуации, собственного отъезда еще неделю или две.

На грузовых платформах и подножках стояли вооруженные охранники, которые лишь постепенно отвернулись от вереницы зевак и устремили взгляд в направлении движения. Черные стены «Бельвю», последние дома Моора остались позади, в мутном облаке дизельной копоти. Все спокойно, без помех: ни камень, ни кулак, ни беглец не омрачили разлуку. Лишь несколько собак из стаи виллы «Флора», во главе с серым догом, без цепей и ошейников, сопровождали колонну, искали своего Короля, с лаем бежали возле гусениц и колес, увязая в глубокой слякотной колее. Но их Король был всего-навсего тенью; безмолвный, едва различимый за грязным стеклом, восседал он на недосягаемой высоте над огромными колесами и никаких знаков не подавал. Сидя рядом с хозяином в кабине седельного тягача, который вез огромную конусную дробилку, Беринг глаз не мог оторвать от запыхавшихся тявкающих собак: мало-помалу они выбивались из сил, замедляли бег, отставали.

«Что будет с собаками?» — спросил он у Амбраса вчера вечером. Они сидели за кухонным столом молча, как будто назавтра грядет самый обычный день, а вовсе не отъезд, не разлука с Моором. На сборы у каждого ушло не больше получаса. Что собирать-то? Зачехленный рояль из музыкального салона, проигрыватель, инкрустированный птицами шкаф? Когда уезжаешь не просто на время, а навсегда , тяжелый багаж ни к чему. Фотографии смеющейся женщины и потерянных братьев спрятаны среди одежды, кожаный мешочек с камнями из ватных гнезд птичьего шкафа , изумруды, розовые кварцы, переливчатые опалы, пистолет, стальной коготь, бинокли, Амбрасов вещмешок, Берингов перетянутый веревками фибровый чемодан — вот и всё. Книги, домашняя утварь, коллекция пластинок и прочее мало-мальски ценное в жизни виллы «Флора» лежало теперь в потемках за запертыми железными ставнями музыкального салона.

«А собаки? Что будет с собаками?»

«Останутся здесь. Как были здесь задолго до нас, — ответил Амбрас. — Собакам мы не нужны. Сними с них ошейники».

У моорского распутья колонна свернула с проселка, ведущего вдоль заросшей насыпи, на старый горный тракт и по первым крутым взлобьям поползла навстречу туннелям, занавешенным плющом и ползучими травами; впрочем, армейские транспорты еще несколько недель назад сорвали эти занавеси. Из чащобы, прятавшей остатки железнодорожных стрелок, выпорхнули куропатки. Теперь и последние собаки стаи отстали от каравана, бросились в заросли. Только серый дог замер в слякотной колее, не побежал вдогонку за машинами дальше в горы, просто сидел и, учащенно дыша, смотрел, как транспорты один за другим исчезают в черной пасти туннеля.

Лили, ехавшая вместе с белобрысым капитаном и четверкой солдат в головном броневике, встретила внезапную тьму шутливым протестом. Она держала на коленях транзистор и настраивала музыку, тщетно пытаясь добиться чистого приема. Здесь, в недрах гор, изломанные звуки эфира, смахивающие на победные крики и вой электрогитар, дробились, превращались в невыразительное шуршание. Музыка. В Бранде или на какой-нибудь другой остановке по пути к морю она постарается купить новый приемник, на те деньги, что выручила за лошадь и мула у переселенца, который владел теперь и ее белым Лабрадором.