В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич - Страница 75

Когда же будет рассвет? И будет ли? Когда утихнет и эта страшная война, и эта страшная буря?..

Работа Левы была организована четко, и когда у него выдавалась свободная минута, он читал книги. Читал Л.Н.Толстого, Лескова. По-прежнему читал и перечитывал Некрасова.

Кроме того, он сам стал понемногу писать, пытаясь изображать отдельные картины природы. Некоторые из них имели глубокий аллегорический смысл и отражали переживания, чаяния и надежды Левы. Так, например, была написана маленькая вещь — «Елочка» после посещения им горелого леса. Также написал Лева санитарно-просветительскую брошюрку на тему борьбы с желудочно-кишечными заболеваниями. Написал Лева и рассказ «Поля, жена защитника Родины». Поводом к нему послужили переживания и труд жен охранников колонии, мужей которых отправили на фронт. Леча их, он близко знал все горести и радости, трудности и беды.

Написанное он показал начальнице КВЧ. Она со своим мужем с интересом читали, делали свои замечания и говорили:

— Кто знает, может быть, Лева, взгляды которого схожи со взглядами Льва Толстого, напишет нечто вроде «Войны и мира», где глубоко и широко изобразит Отечественную войну*.

… От недоедания и неполноценного питания среди заключенных появилась цинга. Лева яростно боролся за противоцинготные пайки. На этот раз и начальство превратилось в его союзника. В амбулатории во время приема больных на столе стоял большой мешок сушеной малины, которую он раздавал заболевшим авитаминозникам.

Однажды, когда Лева уже заканчивал прием, один худой, среднего роста больной задержался:

– Доктор, помогите мне, поддержите меня.

– Я и так, по мере возможности, поддерживаю вас, — возразил Лева.

– Согрешил я, священник я. Когда стали церкви закрывать, разгонять прихожан, я отрекся, снял сан. А вот теперь, слыхать, с войной церкви вновь открылись, я и обещал Богу, что если жив выйду из заключения, то буду служить священником. Поддержите меня…

Лева сказал, что надо уповать на Бога, и попытался заговорить о духовных вопросах. Но, к сожалению, священника это мало интересовало, и они не нашли взаимопонимания.

Поддерживать его, так же как и любого другого больного и слабого, Лева всегда был готов. Но, к сожалению, его возможности в этом отношении были весьма ограничены.

В октябре 1943 года неожиданно пришло предписание: — Отправить фельдшера Смирнского в колонию на станции Запрудовка.

Они не поняли, что впереди Леву ждал путь тернистый и исполненный лишений. Для творчества были отрезаны все возможности.

— Почему, как, зачем? — недоумевал Лева.

Когда он приехал туда под конвоем, все выяснилось.

Оказывается, прораб, который, будучи заключенным, долгое время работал вместе с Левой в Куязах, освободившись, устроился уже по вольному найму в колонии на ст. Запрудовка. Высоко ценя Леву как работника, он выхлопотал его к себе, в Запрудовку.

Вскоре было созвано совещание бригадиров и хозобслуги с руководством колонии, на котором прораб представил нового фельдшера и заверил, что он в состоянии навести порядок и ликвидировать антисанитарию, вшивость и прочее.

Колония была большая, половина мужчин, половина женщин. Работы бригад были тяжелые: погрузка и разгрузка вагонов на станции Запрудовка. Большинство заключенных были истощены.

Когда туда приехал Лева, зима уже вступила в свои права, а надо ли говорить, что зима — самый тяжелый период в жизни лишенных свободы?

Лева не ограничивал свои приемы, принимал и рано утром, и поздно вечером. Чтобы выявить ослабевших и резко истощенных, он обязывал всех раздеваться по пояс. В ведении Левы был также стационар с палатами отдельно для мужчин и для женщин.

Уравновесить как-то голод, истощение и выход на работу, обеспечив в то же время нормальную освобождаемость в амбулатории по болезни — все это было чрезвычайно трудно. По утрам на разводе Леву обступало множество мужчин и женщин, и все молили об освобождении от работы. Ввиду этого начальник обычно гнал Леву подальше от проходной, где происходил развод. Но Лева сознавал, что его обязанностью было — быть именно там, при разводе, чтобы в зимнее время не выходили на работу недостаточно одетые, плохо обутые и больные. И все-таки всех больных и ослабших невозможно было освободить. Да и где тот критерий, что один человек уже не может идти на работу по истощению, а другой — еще может?

Этот вопрос поднимал в душе Левы целую бурю; он переживал страшные муки.

Однажды, отвернувшись от наступавшей на него толпы, он взглянул на белый снег, и кого же он увидел? Там, на снегу, он ясно увидел никогда незабываемый им облик Христа в терновом венце. Губы Христа шевелились. Он что-то шептал. Глаза и все обезображенное лицо выражали нечеловеческие муки и страдания.

Сначала Лева как бы застыл на месте, а потом бросился бежать. Сердце его разрывалось на части от рыданий. Кто он? Что он подносит к устам Спасителя? И что ему делать? Объявить всех желающих получить освобождение от работы нетрудоспособными? Идти к начальнику, просить улучшить питание людей? Снизить нормы выработки? И то, и другое, и третье было одинаково нереально. Оставить медицинскую работу? Но вряд ли кто другой сможет на его месте сделать лучше и больше…

И он мучился. Страшно мучился, наблюдая все и сознавая себя каким-то ничтожным винтиком в этой машине, которая так же, как и все, из последних сил работала на фронт.

Как-то в конторе, просматривая начисление хлеба, Лева заметил, что свои рапорты бригадиры писали на старых листах славянского Евангелия. Как известно, с бумагой в те дни было особенно трудно, и из Белорецка, кто только мог, привозили старые книги и на них писали отчеты, рапорты о выработке бригад и прочее. Поиски обнаружили, что случайно попавшее сюда славянское Евангелие было уже полностью израсходовано, и хотя рапорты все же являлись документами, которые хранились и подшивались, Лева все же по договоренности с бухгалтерией взял часть их, и хотя они были разграфлены и исписаны, а сам он плохо знал славянский язык, но все же с большим наслаждением читал об отдельных событиях из жизни Спасителя. Эти листочки, как драгоценность, он хранил долгие годы.

С фронта поступила разбитая фашистская техника. Она шла в домны на переплавку. Однажды, обходя, под конвоем, производство, Лева забрался в фашистский танк и там раскрыл коробку с радиоаппаратурой. В этом деле Лева был совершенно несведущ, однако всевозможные катушки все же забрал с собой.

Вскоре он нашел магнит, надел одну катушку, а против магнита прикрепил сделанную из жести клистирную кружку, соединил с радиотрансляционной сетью, и у него в амбулатории получился прекрасный громкоговоритель. Теперь Лева каждый день включал его и слушал, что происходит на фронтах. Маруся по-прежнему писала ему. В начале 1944 года она была на Белорусском фронте. В одном из своих писем она прислала Леве известное стихотворение К.Симонова «Жди меня, и я вернусь, только очень жди». И Лева ждал, молился и верил, что Господь сохранит ему его маленькую Марусю.

…Война продолжалась, и люди гибли. В колонию доставляли целые тюки обмундирования, снятого с солдат. Белье было в крови, изодрано. Это белье клали в чаны, там оно отмачивалось, стиралось, затем чинилось и его вновь использовали для обмундирования заключенных.