Секреты поведения людей - Таранов Павел - Страница 72

Вечером того же дня судьбу парламента разделил и избранный им Государственный совет. Напрасно его председатель Бредшоу — судья, объявивший Карлу I смертный приговор, пугал Кромвеля “опасными последствиями”, когда о содеянном узнает страна. Между тем эта весть в народе была встречена с большим удовлетворением, как доносил домой венецианский посол: “Ни одна собака даже не тявкнула”.

(М. А. Барг. Великая Авгдийская революция)

Рис. Оливер Кромвель разгоняет Долгий парламент

225. Закон “рикошета”

Если вы спорите, раздражаетесь и возражаете, вы можете иногда одержать победу, но победа эта будет бессмысленной, ибо вы никогда не добьетесь расположения вашего противника.

(Бенджамин Франклин)

За усилием опровержения почему-то обычно следует опровержение усилия.

Активность людей есть то, что импульсирует и движет их к цели, обеспечивает возможность достижения задуманного результата, будь то успех в делах или победа над другим человеком. Но — и это до сих пор ускользало от «практической» констатации — активность не одномерна, не так проста и уж никак не однозначна, хотя именно последнее всего ближе к обыденному восприятию.

В активности (да!) наличествует то, что я бы определил как “выпрыгивание последствий”. То есть, говоря иначе, в ней, изначально, имманентно, сокрыта компонента упругого возврата. Для контактных ситуаций (и пока, сужая сферу применимости, будем говорить только о них) это означает, что вовлечение наших усилий вперевес над другим человеком ощущается той стороной не как давящий ее наш потенциал, а исключительно как перевес.

И вот тут-то кроется самое главное. Перевес не способен усваиваться. Для любого человека он инороден и всегда представлен знаком неприятной чужеродности. Потому отвергается, меняя свой вид и значение. Во-первых, включается любопытный механизм отражения, особенный тем, что чем больше потенциал интеллекта в “прямом попадании”, тем больше озлобленного неприятия в возврате. Во-вторых, противодействие не только не равно действию, но никак не вытекает из него. В-третьих, сторона, испытавшая одоление активностью перевеса, бесконтрольно, в импульсивных рывках входит “в штопор” реванша диапазоном от «растворительности» до “раздавительности”.

Рис. Бенджамин Франклин

“В споре нельзя одержать верх. Нельзя потому, что если вы проиграли в споре, значит, вы проиграли, если же одержали верх, то тоже проиграли.

Почему? Предположим, что мы одержали победу над собеседником, разбили его доводы в пух и прах… Ну и что?

Вы будете себя чувствовать прекрасно.

А он? Вы заставили его почувствовать ваше превосходство. Вы задели его самолюбие. Он будет огорчен вашей победой. А ведь человек, которого убедили против его воли, не отречется от своего мнения.

В девяти случаях из десяти спор кончается тем, что каждый из его участников еще больше, чем прежде, убеждается в своей абсолютной правоте”.

(Бенджамин Фракклин)

226. Закон “ритуальной власти”

Практикуемая в местах заключения и в армии «прописка» имеет ряд сходств с первобытными обрядами инициации, отличаясь, правда, от них преобладанием не просто мучительных, а унизительных, постыдных процедур. В лагерных отрядах есть свои «изгои» и «парии», с которыми недопустима нормальная коммуникация и которые считаются даже своего рода «табу»: «заминированные», «чушки», «опущенные», «обиженные», «козлы» и т. п.

СИЗО (следственный изолятор)… «Прописка»… Это исключительное по «раздавливанию» человека действо.

Выдерживает его не каждый.

Начинается все с «наивных» вопросов, на которые, однако, «правильно» может ответить только очень сообразительный, очень смелый, изворотливый. Ну, например, сокамерники спрашивают новичка: “За что тебя посадили?”. Он отвечает: “За воровство”. А надо ответить: “За решетку”. Или просят: “Сыграй на гармошке!”. «Прописываемый» оглядывает камеру: “Здесь же нет гармошки…” А надо подойти к отопительной батарее и сказать; “Разверните мне эти мехи — я сыграю”.

Отвечаешь НЕ ТАК — на твою голову кладут книгу и бьют по книге кулаками. Синяков, крови нет, а боли столько, что иные теряют сознание. А еще в камерах “вьют морковку”, “ставят банки”. Надо все выдержать, не крикнуть. Иначе станешь «обиженным». Поцелуешь парашу, “возьмешь за щеку”… И тогда ты пропал. В какую бы колонию тебя потом ни направили, везде ты будешь чистить туалеты, каждый станет измываться над тобой, как захочет. А информация по этапам попадает быстро о каждом… «Прописка» существует многие годы, через нее проходят практически все арестованные и осужденные. Об этом знают и работники изоляторов, и в колониях, но и попыток не делается, чтобы ее прекратить. Пусть, дескать, знает каждый, куда попал…

227. Закон “рьяной исполнительности”

Наняли двадцать корректоров, чтобы избежать ошибки. И все равно, на титульном листе издания стояло “Британская энциклопудия”.

(И. Ильф. Записные книжки)

Это весьма интересный закон, утверждающий, что совершенство недостижимо, а всякий, стремящийся к совершенству, перманентно и независимо от своего желания сотворяет несовершенство степеней которого пропорционально расстоянию до намеченного идеала, умноженному на рьяность.

У французского писателя Альфреда де Виньи есть любопытный рассказ “Вечерний разговор в Венсене”.

Характерно здесь самое название первой главы: “Солдат редчайшей добросовестности”.

О человеке, к которому отнесены эти слова, мы читаем:

“Рядом с нами, неподалеку от деревянных ворот крепости, мы увидели старого вахмистра, лицо которого выражало беспокойство и озабоченность; он то отпирал, то запирал дверь небольшой башни, которая служила пороховым складом и арсеналом для крепостной артиллерии и была наполнена пороховыми бочками, оружием и снаряженными боеприпасами.

В руках он держал три длинных списка и внимательно изучал ряды обозначенных на них цифр; мы спросили его, почему он столь поздно еще на месте работы. Он ответил почтительно и спокойно, как подобает солдату, что на следующий день, в пять часов утра, предстоит генеральный осмотр крепости, а он отвечает за запасы пороха, поэтому и проверяет эти запасы вот уже, вероятно, в двадцатый раз, чтобы не получить замечания за халатность. Правда, он хотел использовать для этого хоть скудные остатки дневного света, в связи со строгими предписаниями, запрещающими вход в башню не только с факелами, но даже с потайным фонарем; к несчастью у него не хватило времени, чтобы охватить проверкой все объекты, еще несколько снарядов остались неосмотренными, хорошо бы, если бы он имел возможность проникнуть в башню после наступления темноты! С некоторым нетерпением он поглядел в сторону гренадера, который стоял на карауле у дверей башни; вон он-то и воспрепятствует замышляемой дополнительной сверке! Сообщив нам все это, вахмистр опустился на колени посмотреть, не забились ли под двери остатки пороха. Он боялся, что порох взорвется при соприкосновении со шпорами или металлическими набойками на сапогах офицеров: “Впрочем, не это меня больше всего беспокоит, — произнес он, вставая, — а мои списки”. И он с тревогой скользнул по ним взглядом”.

Трагедия рассказа заключается в том, что вахмистр именно своими чрезмерными предосторожностями вызывает катастрофу, которая стоит ему жизни. Его усердие не дает ему покоя: “Вы ведь видели, господин лейтенант, что я, как солдат, большое значение придают добросовестному выполнению долга. Я бы, верно, умер от стыда, если бы завтра при осмотре обнаружили недостачу хоть одной картуши. И представьте, мне кажется, что во время последних упражнений по стрельбе у меня стащили бочку пороху для пехоты. Меня так и подмывает пойти посмотреть, и я сделал бы это, если бы вход в помещение с источником света в руках не был запрещен”.