Когда зацветают подснежники - Прокофьев Вадим Александрович - Страница 33

— Господин унтер, мне нужно зайти в туалет. Невмоготу, знаете…

Унтер ухмыльнулся. Знаем, мол, медвежья болезнь со страха.

В коридоре пусто. Володя вошел в туалет. Унтер остался сторожить у двери.

Теперь все решают секунды.

Володя вскочил на унитаз. Какое счастье — в туалете не вставили вторых, зимних рам.

Но окно не поддается. Прихватило морозом или забито — разглядывать нет времени.

Володя спиной наваливается на стекло. Как оно пронзительно звенит! В раме остались осколки. Несколько ударов кулаком — чисто.

Володя слышит — его стражник уже бьет сапогами в дверь…

Тупой удар…

Искры из глаз. Невыносимая боль в левой ноге.

Забот с этим фруктовым магазином больше, чем с солидной типографией. И они свалились на голову Соколова буквально на следующий день после того, как Черт был «уступлен по сходной цене» московским боевикам. Мирону кажется, что, если бы Богомолов оставался на своем посту, все шло бы иначе. А вот Елена, его собственная жена, ну какой она руководитель такого беспокойного хозяйства!

Впрочем, он, конечно, пристрастен. Ему недостает жены — незаменимой помощницы во всех этих нелегких, запутанных конспиративных и неконспиративных работах. Но Лену трогать нельзя. Разве что помогать ей.

Эта помощь иногда бывает более чем своеобразной. На днях сидит дома, а дело было уже под вечер, насчет чая кумекает и тревожится, что жена где-то запропастилась. Бац — дверь нараспашку. Елена врывается в кухню и чуть не плачет. В чем дело? Не отвечает, боится — слезы польются.

Помог раздеться, отпоил чаем. Отошла немного, рассказала.

Отпечатали в «магазине» очередной тираж газеты с важными директивами центра. Нужно разослать. Как обычно, партию упаковали — и в контору для отправки.

А там после декабрьских событий полная неразбериха. Чиновники своим глазам не доверяют, готовы разламывать и ящики с мануфактурой, и бочки с капустой. Потребовали, чтобы Елена вскрыла груз, видите ли, времена ненадежные… Ну, а как вскроешь?

— Не могу без разрешения владельца, — отговорилась Елена.

Ну и растерялась, конечно. Вместо того чтобы груз забрать обратно, согласилась оставить на складе до завтра. Де, мол, завтра она узнает ответ владельца. Пока добиралась до дома, поняла, что глупость сотворила. И теперь не знает, как этот груз вызволить.

Что ж, в этой ситуации опыт Черта может очень пригодиться. Решили, что назавтра Елена отправится на склад со своим извозчиком, а Мирону с Голубковым и Сандро придется вооружиться и подежурить около. В случае чего изолировать склад и изъять груз силой.

Слава богу, тогда все обошлось. На следующий день в конторе дежурил другой приемщик, груз у него подозрений не вызвал и пошел по назначению.

Но если все грузы из «магазина» будут доставлять столько «веселых минут», то сил хватит ненадолго.

С другой же стороны, магазин сам себя изживет. Весна нового, 1906 года как будто сулит кое-какие легальные возможности для партийной печати. Как ни мизерны эти возможности, они все же неизмеримо больше тех, которыми располагает «кавказский магазин».

Это понимает не только Мирон. Соколов все еще не уверен в том, что подпольную печатню надо свернуть или, во всяком случае, держать про запас, а Сандро в этом уверен. И он на свой риск и страх организует летучие печатни.

Соколову пришлось однажды участвовать в «деле».

В Москве ранняя весна. Днем солнце напоминает о грядущем лете. Правда, в сумерки чувствуется, что зима еще где-то рядом и пока не залегла на летнюю спячку.

Скоро на московских предприятиях, в конторах окончится рабочий день. Конечно, это у тех, кто работает. Многие заводы продолжают бастовать. Зато чиновники усердствуют, штаны протирают из верноподданнических чувств.

Частная типография Смирнова стучит круглосуточно. Одна смена встречает другую. Наборщики ходят хмурые, но работают. И ждут удобного случая, чтобы повторить прошлый, 1905-й.

Сандро останавливается у проходной, делает предостерегающий жест рукой. Последний рабочий утренней смены спешит покинуть типографию. Ночная подойдет через несколько минут.

Сандро направляется в проходную. Усатый вахтер, видно из отставных унтеров, неохотно поднимает голову от кружки с чаем. Увидев незнакомого человека, торопливо встает и, смешно растопырив руки, загораживает узкий проход.

И тут же поднимает руки вверх. Сандро запирает вахтера в каморке под лестницей. Из типографии выходит пожилой наборщик. Здоровается с Сандро и занимает место в проходной.

«Ловко», — успел подумать Мирон и собрался уже уходить, ему не следовало ввязываться в «историю». Да и, судя по всему, у Сандро все рассчитано, и это не первый налет на частную типографию.

Шум у проходной заставил его обернуться.

Несколько рабочих бросились в контору. Остальные торопливо прошли в печатный цех.

На следующий день Сандро рассказал Соколову о том, как истошно завывал в своем кабинете привязанный к стулу, хозяин. Он так и не догадался сначала воспользоваться телефоном, когда же ввалились наборщики, было уже поздно.

Работали всю ночь, зато выдали на-гора столько, сколько «магазин» и за месяц не отстукивал.

Елена, Василий Егорович, Сандро — в один голос заявляют, что с «магазином» пора кончать. Не совсем, конечно, держать на всякий случай. Но машину припрятать, а лавочку закрыть. Мирон прикидывал и так и сяк — денег на закупку товаров нет, работает типография вполсилы, пока большевики обходятся и легальными.

И Соколов решился.

Двинул к московскому представителю ЦК. От него все зависело. Он должен сказать последнее слово. Мирон приготовился держать долгую речь, убеждать, доказывать.

По дороге в Пименовский переулок, где под личиной фельдшера Сухорученко жил представитель, Мирон так задумался, что пришел в себя только тогда, когда больно ударился о каменную тумбу, огораживавшую тротуар. Потирая ушибленное место и оглядываясь, он вдруг заметил, что на дворе уже май. И утро светлое, чистое, напоенное свежестью весны.

Май 1906 года. Более года длится революция. Если и не удалось вооруженное восстание, если снова пришлось уйти в подполье наиболее активным борцам, то это еще не означает поражения.

Весна донесла вместе с запахами пробуждающейся земли и гневный рокот пробудившихся земледельцев. Поднималась крестьянская Русь.

Нет, нельзя забиваться в норы, отгородиться от поверхности, прекратить легальную работу, как этого требуют маловеры. Подполье не уйдет. Нужно только сохранить типографию и явки, связи, транспортные пути. Сохранить на случай отступления.

Сухорученко только восстал ото сна. И просто смешно вести серьезный разговор, когда собеседник никак не может найти рубашку, скачет на одной ноге, надевая брюки.

— Ну куда же, каналья, задевалась эта рубаха?

К великому своему конфузу, Мирон обнаружил, что преспокойно сидит на ней. И надо разводить утюг. А утюга, конечно, нет, нужно клянчить у соседей. Ладно, и так сойдет.

Стук в дверь.

— Глянь-ка, кто там…

Но Мирон не успел дойти до двери — она раскрылась, пропустив в комнату невысокого плотного человека. Вид у него живописный — поддевка с оборками, приказчичий картуз с суконным козырьком, подбородок чисто выбрит, рыжие охотнорядские усы лихо закручены кверху и придают лицу пришельца какой-то задорный вид. И глаза со смешинкой.

— Долго спите, батенька!

Сухорученко, хитро сощурившись, критически осматривает нового гостя. Мирону даже показалось, что он сделал движение, словно хотел поправить картуз. И Мирон понял — приказчик свой, просто конспирирует И, надо заметить, удачно. Придраться не к чему, вот только голос и еще картавость.

Сухорученко меж тем заторопился. Предлагает перенести разговор о типографии на другое время.

— Продолжайте, продолжайте, я не буду мешать.

— Мы о типографии на Лесной. Вот Мирон хочет ее прикончить…

— Не прикончить, а временно свернуть и схоронить.