Нелегкий флирт с удачей - Разумовский Феликс - Страница 76

Глава 18

…Отто Людвиг фон Третнофф происходит из семьи разорившихся немецких аристократов, приехавших в Россию в восемнадцатом веке в поисках лучшей доли. Родился ориентировочно в период между 1855 и 1860 годами закончил Петербургский университет и где-то к 1900 году получил звание приват-доцента, специализируясь на естественных дисциплинах. Увлекался палладизмом — культом Люцифера, был вхож в масонские ложи, а с 1908 года посещал эзотерический кружок доктора Барченко. В 1914 году он женился на баронессе Эмме фон Штерн, в жилах которой текла кровь Гогенцоллернов, в 1916 году супруга его умерла при родах, оставив дочь Хильду и огромное состояние. После революции фон Третнофф примкнул к большевикам, с середины двадцатых работал в лаборатории нейроэнергетики под руководством все того же доктора Барченко, с начала тридцатых в компании экстрасенсов Орландо и доцента Луни занимался организацией показательных судилищ на потребу Великому кормчему. В то время, как известно, в следственной практике существовали два направления — «физики» и «химики». Первые ломали подследственным ребра, вторые воздействовали наркотиками, психотропными средствами, в частности полями высокой частоты, и гипнотическим внушением. Руководство «химиками» осуществляла дочь Дзержинского Маргарита Тельце, как говорится, пошла по стопам любимого отца… Кстати, Сталин стараниями небезызвестного Гурджиева являлся посвященным высокого уровня, да и Феликс Эдмундович, с юношества будучи истовым католиком, тоже неплохо разбирался во всей этой оккультной кухне.

Теперь самое интересное, связанное с современными реалиями. Компьютерная программа поиска двойников определила, что на фотографии Отто Людвига фон Третноффа, сделанной в 1902 году, изображен известный оккультист, основатель так называемой сак-сессной магии, мистик Георгий Генрихович Грозен, умерший совсем недавно, в девяностых годах, то есть, выходит, в возрасте ста тридцати с чем-то лет. Более того, Анастасия Павловна Шидловская, скорее всего, состоит с ним в самом близком родстве — характерные лицевые признаки совпадают с девяностодевятипроцентной вероятностью…

(Из доклада Брюнетки Полковнику)

Глянцевая пленка воды, сверкавшая у подножия косогора, стремительно приближалась. Прохоров, словно подстреленный заяц, кувыркался через голову, скользил по сыпучему песку на пятой точке, обдирая в кровь ладони, хватался за кусты, но тщетно — взметнув фонтаны брызг, под собственные душераздирающие вопли он угодил в темную, непроглядную глубину. Сверху сразу навалилась душная, вязкая тяжесть, тело сделалось беспомощным и непослушным, будто тряпичная кукла, мыслей не стало, кроме одной — жить, жить, жить, жить… Захлебываясь, Прохоров вынырнул на поверхность, прокашлялся, отплюнулся, разомкнул ресницы, однако ничего не изменилось, его по-прежнему окружал плотный, непроницаемый мрак. «Такую мать». Он вдруг понял, что уже не спит, рывком уселся и, почувствовав рядом чье-то дыхание, осторожно протянул руку:

— Эй, кто здесь?

— Что ж ты, Сергей Иванович, лапаешь меня как девицу? — Было слышно, как лысый почесался, рыгнул, разминая пальцы, захрустел суставами.

— Димон, ты живой?

— Ну и отходняк! Чего ж мы нажрались-то так? — откуда-то слева отозвался быкообразный, громко, протяжно зевнул, виртуозно выругался. — С добрым утром, тетя Хая!

— Вам посылка из Шанхая. — Кролик Роджер, он же Палач Скуратов, шмыгнул перебитым носом, присев на корточки, пошарил рукой. — С кем имею честь?

— Отлезь, Палач. — Товарищ Сухов резко отстранился, в голосе его вибрировала тревога. — Мужики, что случилось-то, а? Во влипли, бля, во влипли…

— Эй, красногвардеец, ты ножонками-то не очень сучи. — Черный Буйвол спросонья был суров, чувствовалось, что настроение у него не очень. — А то вырву из жопы с корнем!

— Так, все закрыли рты. — Лысый говорил вроде бы буднично и спокойно, но было в его голосе нечто, от чего сжимаются внутренности и холод расползается по позвоночнику. — Закрыли? А теперь быстренько начали перекличку. Так, так, хорошо. А теперь поползли в стороны до ближайшей стены….

Ситуация скоро прояснилась. Они — шестеро бойцов-финалистов, лысый и Димон — пребывали в чем мама родила в квадратном помещении размерами двадцать пять на двадцать пять шагов. В углу воняла параша — круглое, с футбольный мяч, отверстие в полу, дверей и окон не наблюдалось, обстановки тоже. Зато одну из стен декорировала прочная сетка — мелкоячеистая, внатяг, по такой хрен залезешь, а потолок был явно не как в «хрущобе» —высокий, фиг достанешь. Словом, каменный мешок на восемь персон. Однако довольно комфортный — тепло и сухо, под ногами толстый, воняющий синтетикой искусственный ковер.

— Гранд-отель «Европа», такую мать… — фыркнул Лысый.

— Аш-шит блят, попали, — подал голос Лаврентий Палыч, от волнения у него прорезался сильный кавказский акцент. — Мамой клянусь, хули было ехать в эту Норвегию!

— Вот-вот, генацвале, — зашелся истеричным хохотом Квазимодо. — И небось тут одни извращенцы кругом. Дрочи теперь жопу кактусом!

— Не ссы, парень, не обидим. А вот что гражданок с нами нету, жаль. — Быкообразный снова зевнул, начал ритмично раскачивать сетку, видимо, подтягивался на пальцах. — Я бы разложил ту длинноногую в гусарском ментике. Со всем нашим удовольствием. Хороша…

— Нашел красотку. Тоща больно. — Лысый безошибочно, видимо ориентируясь на запах, подошел к параше, брызнул, было слышно, как далеко внизу дробно зажурчала его струя. — Такую, дорогой мой, только раком. Раком… От плоскодонок, по большому счету, никакого кайфа. Одни острые тазовые кости… Нет, братцы, что бы там ни говорили, а хорошая баба должна быть в теле… Чтобы жопа как два арбуза…

— Да какие вам, на хрен, бабы! — Товарищ Сухов вскочил, выставив впереди себя руки, дошел до стены и принялся изо всех сил бить ногами в каменный монолит: — Откройте, суки, откройте, выпустите меня! Откройте!

В его воплях слышался едва сдерживаемый животный ужас.

— Эй, кто там поближе, — лысый громко испустил ветры, удовлетворенно крякнул, — заткните-ка ему пасть, визжит как целка на хрену. Очень неизящно.