Уклоны мистера Пукса-младшего - Джемпсон Майк - Страница 13

13

Джордж-Георгий улыбается понимающе и одобряюще:

— …При которой переводчик не нужен?

Идя рядом с Георгием, Джемс старательно обдумывал: две недели отсрочки — две недели возможностей. Через десять дней Джемс явится к британскому консулу, расскажет ему все и каким-нибудь образом улизнет из СССР. А пока — десять дней он будет изучать все. Он должен укрепить в себе веру в свою родную страну, он должен привезти с собой груду фактов, говорящих за то, что «Лига» права. Иначе…

— …Иначе говоря, товарищ Рой…

Увлеченный своими мыслями Джемс удивленно поднимает голову. «Рой» — кто это?

Ах да, это он. Это его маска. И притом великолепная маска. Десять дней еще Джемс не снимет ее; десять дней он будет эмигрантом-индусом.

— Что же мы будем изучать сегодня, товарищ Рой? Промышленность? Быт? Армию?

— Армию, конечно, дорогой Джордж. Конечно, армию. То, чего у нас нет и (про себя: слава богу) не скоро будет.

Желтые с белым стены огромного дома, скорее похожего на палаццо какого-нибудь магната, пылали в лучах полуденного солнца. Когда-то, в детстве, Джемсу подарили, как роскошь, как лучшую из игрушек, кукольного русского витязя. А сейчас такой витязь, вооруженный современнейшей винтовкой, стоял на часах у ворот казармы.

Прежняя вера в правоту доброй, старой Англии окрепла, почти безоговорочно вернулась к Джемсу. «Почти» потому, что виденное в течение двух дней внесло все-таки новую окраску. Эта новая окраска грозила, в случае самого маленького толчка, хлынуть потоком по стенам дворца убеждений и окрасить их, если не в ярко-красную, то, во всяком случае, в темно-розовую краску.

А толчки сыпались на Джемса один за другим. Даже не толчки — взрывы, извержения фактов.

Простой солдат[46] дружески разговаривал с командиром, похлопал его даже по плечу.

«Как равный!» — мелькнуло в мыслях.

В строю эти люди были изумительны. Джемс долго всматривался в образцовые построения, в маневры взводов и рот и не мог понять, в чем их огромная мощь и убеждающая крепость. Только вечером, сидя у Анички, Джемс, внезапно прозрев, крикнул: «сознание и масса», но это было вечером, а сейчас он, зритель, невольно шевеливший ногами в такт четким движениям людей, никак не мог уразуметь, что секрет в том, что каждый знал, что он делает, знал, что он — боец, единица, знал себе цену, но, вместе с тем, чувствовал, что он — винтик в механизме, часть огромного целого, что секрет именно в сознании задачи и ощущении коллектива.

— У вас изумительная армия, — говорил получасом позже Джемс, — самая мирная армия в мире: они все говорят, что не хотят войны. Они все до одного не хотят воевать, но все-таки будут сражаться, когда настанет час. Что это? Трусость, что ли?

Джордж-Георгий улыбнулся:

— Самая мирная армия — это верно. Мы не хотим войны, но мы не трусы. Если нужно — мы будем защищаться. В этом весь секрет.

Нет, секрет был не только в этом; командиры с гордостью рассказывали, что армия, все меньше и меньше забирает средств у страны: в 1923 году — восемнадцать процентов бюджета, а в 1926 — только тринадцать и семь десятых. И наряду с этой, по его, Джемса, понятиям, обидно-снижающейся кривой, командиры с гордостью говорили о росте из года в год количества калорий[47] — с 3.099 на едока в 1924 г. до 3.242 калорий в 1926 году.

Это было выше понимания Джемса. Преувеличенная забота о солдате! Стремление не ложиться бременем на бюджет страны! Странно! Совсем не по-армейски. Солдат должен гореть жаждой сражений, должен в росте затрат на армию видеть усиление своего полка, своей родины, должен безропотно есть мало и плохо, чтобы росло, за этот счет, количество снарядов на складах.

А потом — учеба. Джемс с трудом понял даже смысл этого слова. Армия — школа! Это чудовищно! Разве можно солдату говорить обо всем! Солдат не должен вмешиваться в политику; его дело выполнять приказания и — точка. Солдат может быть неграмотным. Это даже лучше — он тогда беспрекословно будет исполнять все приказы образованных офицеров. А тут — шесть тысяч школ и сто шестьдесят шесть тысяч слушателей в них; почти восемьсот клубов; пять с половиной тысяч клубных уголков, полторы тысячи библиотек, полмиллиона читателей в них. Это ведь вся армия учится!

Или командный состав армии: ужас! У Джемса в стране ценится хорошее, благородное происхождение. Чем аристократичнее офицер, тем лучше. А тут — шестнадцать процентов командиров из простых рабочих, пятьдесят восемь процентов из обыкновеннейших крестьян. Какое простонародное офицерство! И эти офицеры — не тупицы. Они — Джемс даже вздыхает — молодцы, настоящие молодцы[48].

Выходя из казарм, взволнованный Джемс слушал Георгия, незаметно для себя приводя свои впечатления в порядок: Джемс был изумлен, потрясен, ошеломлен.

Джемс изумлялся: красная краска текла по фасаду здания убеждений; забиралась в самое здание; еще немного — и Джемс станет почти социалистом.

Глава десятая,

в которой мысли Джемса продолжают приходить в порядок.

Да, недоставало немногого, чтобы Джемс сделался почти социалистом. Вечер у Анички превратился, незаметно для всех, в политическое собеседование. Отец Анички — бывший буржуа, носящий сейчас странное звание «спец» — решил показать гостю, что такое его родина, что такое советская страна. Гости — юноши и девушки — не принадлежавшие к рабочему, правящему классу, все же чувствовали гордость, патриотизм, слушая Пукса, слушая, как изумлялся, восхищался иностранец, увидевший страну советов.

Джемс удивлялся все более и более: те, которым, по его мнению, принадлежала высокая честь спасать страну, строить ее наново, после изгнания большевиков, — довольны большевистским правительством, гордятся ростом большевистской страны и, главное, ничего не предпринимают для того, чтобы сбросить иго коммунизма:

— Вы — коммунист? — спросил, наконец, Джемс одного из молодых людей, хваставшегося только-что ростом завода, на котором он служил.

— Что вы! Но я член профсоюза, был даже один раз членом месткома. И я политически грамотен. Я через два года кончаю вуз.

— А когда вы кончите вуз, что вы будете делать?

— Я буду служить дальше. Я стану на такую работу, какую мне предложат, и буду отлично работать.

— Ну, а потом?

Молодой человек пожимает плечами: какой смешной этот иностранец!

— Ну, конечно же, буду служить и потом. А совсем потом — умру.

— Скажите, — Джемс осторожно подбирал слова, — вам разве не хочется разбогатеть, ничего не делать, жить в довольстве и роскоши — и только?

— Что вы! Это ведь будет отчаянно скучно. Я не представляю себе, как я проживу год без работы.

Аничка вмешалась в разговор:

— Конечно, очень хорошо жить в роскоши. Но для этого не нужно оставлять работу, нужно только много зарабатывать. Вот мы живем на четыреста рублей в месяц, и нам очень хорошо.

Джемс перевел: сорок фунтов в месяц. Это же почти нищие. Но затем он вспомнил, что здесь все дешевле, проще, яснее. Вспомнил и вздохнул. А затем тихо-тихо спросил Аничку:

— Ну, а вы, очаровательная девушка, головку которой должны кружить наряды, духи, театры, — что вы думаете?

— Как вам не стыдно, Рой, думать, что я такая дурочка! Я отлично понимаю, что не только в нарядах счастье. Я учусь, я служу. Я чувствую, что я человек, а не только женщина.

Боже, значит, мать Джемса, и Бесси, и все его лондонские приятельницы — дуры!

Джемс слишком потрясен. Он прощается. Он должен отдохнуть.

Снова — темная передняя. Снова — вдвоем сАничкой. Сегодня Джемс смелее: он целует обе руки. Аничка хохочет:

— Поцелуйка! Дамский угодник!

Дверь разделяет их на целые сутки.

Ночь Джемс провел без сна. Впечатления мучили его. Он обдумывал все, от самой ничтожной мелочи, до крупнейших событий.

вернуться

46

Очевидно, автор называет простым солдатом рядового красноармейца (Прим. перев.).

вернуться

47

Калория — единица тепла; питательность пищи измеряется количеством калорий, поступающих с пищей в организм: чем питательнее пища, тем больше количество калорий (Прим. перев.).

вернуться

48

Все цифры мы сверили с речью тов. Уншлихта, и цифры оказались правильными (Прим. перев.).