Похороны викинга - Рен Персиваль - Страница 38

Я не понимал яростной ненависти Бедди в его адрес. Когда я однажды спросил его, в чем дело, он ответил:

– Это гремучая змея. Шпион Лежона. Он чего-то за вами охотится.

Хэнк согласился и сказал:

– Надо за ним, скотиной, присматривать.

Болдини как-то попробовал показать, что поведение Бедди ему не нравится, но тот сразу пригласил его пройти вниз в прачечную и показать, что он умеет делать кулаками. Тот отклонил его приглашение и тем самым раз навсегда признал превосходство Бедди.

Был еще один человек, неотступно следивший за нами. Это был сам сержант-мажор Лежон, теперь, на нашу беду, назначенный фельдфебелем седьмой роты. Мы были очень осторожны и не давали ему возможности на нас напасть. Когда он осматривал помещения, он останавливался у наших кроватей и у кровати Бедди значительно дольше, чем у остальных. Он не скрывал своей ненависти к нам. Он смотрел на нас горящими жестокими глазами, и я чувствовал, что у него была только одна радость – ненавидеть.

– Вот, друг, – сказал мне Бедди после одного из этих осмотров. – Так едят людей. Наше дело плохо. Этот надсмотрщик заставляет меня вспомнить, как я чувствовал себя, когда встретил гризли… Только гризли мне больше понравился.

– Верно, – согласился Хэнк. – Медведь гризли… я, впрочем, застрелил одного гризли… Они тоже не бессмертны, – мягко добавил он.

Капрал Дюпрэ на вопрос Лежона о том, что мы за звери, ответил, что мы образцовые рекруты, и по поведению своего начальства быстро понял свою ошибку. Он, в сущности, был неплохим парнем, но ему тоже нужно было жить. Вскоре мы поняли, что мы отмечены.

Наше главное преступление состояло в том, что мы не делали ничего беззаконного. Мы чувствовали, что гуляем по очень тонкому льду и в любой момент можем провалиться…

Месяца через два прекратились рекрутские учения. Мы стали полноправными легионерами.

Над моей кроватью появились доска с надписью: Джон Смит. № 18896. Рядовой 2-го разряда.

Со временем я стану рядовым первого разряда, если сумею.

Майкл, Дигби, Сент-Андре и оба американца одновременно со мной были зачислены легионерами, наша компания продолжала держаться вместе.

Теперь мы узнали, что значит ходить в поход с легионом и почему легион в девятнадцатом армейском корпусе называется «пешей кавалерией». Марши были невероятно длинные и неизменно проводились со скоростью пяти километров в час. На английских дорогах, в английском климате и с походным снаряжением английского солдата эти марши были бы невозможны. По песку и камням пустыни, под африканским солнцем с вдвое более тяжелым походным снаряжением легионера – они совершенно немыслимы.

Однажды мы сделали прогулку в пятьсот миль, маршируя по тридцать миль в день. Наш полковник решил, что нам следовало проветриваться. В дополнение к маршам у нас была превосходная практика в разведке, рассыпном строю, стрельбе на различные дистанции, рытье окопов и прекрасное обучение теории действий пехоты.

Вскоре мы трое почувствовали себя старыми солдатами. Вместе с тем мы почувствовали, что тупеем без умственной работы. Вечерние прогулки по Сиди-Бель-Аббесу не давали достаточной работы мозгу. Майкл постановил изучать арабский язык, как для нашей душевной пользы, так и для использования его, когда мы станем генералами и нам понадобится заниматься восточной политикой.

(Наш арабский язык пригодился нам значительно раньше).

Мы достали книги из библиотеки, наняли мелкого чиновника из «Арабского бюро» для занятий с нами по часу четыре раза в неделю и вместо французских кафе стали ходить по арабским. Нам очень нравились спокойные, воспитанные арабы, с которыми мы говорили за чашкой великолепного кофе. Мы делали большие успехи и скоро начали даже между собой говорить по-арабски. Это легкий язык, и выучиться ему просто, особенно в стране, где все на нем говорят…

Болдини продолжал быть нашей тенью, капрал Дюпрэ следил за каждым нашим шагом, а Лежон ждал, чтобы ударить. Но мы были слишком осторожны. Мы были великолепными солдатами. Нас несколько раз хвалил наш лейтенант Дебюсси и даже наш капитан Ренуф. К сожалению, мы видели их слишком редко. Они вели нас на маневры и на войну, предоставляя унтер-офицерам всю остальную работу с нами. Всеми возможными и невозможными путями они поддерживали власть унтер-офицеров, слепо верили их слову и никогда их не критиковали.

Апеллировать было некуда. Слово унтер-офицера было законом. В результате дисциплина была великолепна, тирания унтер-офицеров тоже.

Американцы не были так счастливы или так осторожны, как мы трое. Кроме того, они иногда пили ужасный напиток, продававшийся в худших кабаках испанского квартала и гетто. Это был чистый или, вернее, грязный спирт, приготовленный из фиг, риса или пальмовой древесины и называвшийся бапеди или чум-чум. От него характер Бедди становился буйным, а огромный Хэнк делался любвеобильным и был способен заключить караульного сержанта в свои объятия. Тогда Лежон бывал счастлив и расплачивался с ними за то, что они посмели ответить ему в первый день их знакомства.

Когда их оставляли без отпуска, он совершенно неожиданно и по несколько раз приходил проверять, сидят ли они в казарме. Когда они сидели в карцерах, он заставлял караульного сержанта ежечасно их обыскивать под предлогом поисков у них папирос и вина. Иногда он сам ночью входил в карцер, будил их внезапным ревом и отдавал какое-нибудь приказание в надежде, что кто-нибудь из них с перепоя не поймет или ослушается.

Я думаю, что он охотно заплатил бы свое месячное жалование за то, чтобы кто-нибудь из них его ударил. Я все время боялся за Бедди. Мы целыми часами читали им по этому поводу нравоучения. Но они были старыми солдатами и хитрыми американцами…

Так шли месяцы. Раз в неделю я получал письма от Изабель. В Брендон-Аббасе все было без перемен. Огастес поступил в военное училище Сэндхерст. Капеллан поправился. Дядя Гектор отложил свой приезд домой, вместо этого он отправился в Кашмир стрелять медведей. Никто в Брендон-Аббасе не говорил с Изабель об исчезновении «Голубой Воды» и она никому не сообщала моего адреса и не говорила, что со мной переписывается.

В будущем году она должна была получить право распоряжаться своими деньгами. Тогда она собиралась попутешествовать и будто нечаянно приехать в Алжир.

– Надеюсь, что она приедет раньше, чем мы уйдем, – сказал Дигби, узнав об этом.

Надо сказать, что мы слыхали о предстоящем походе на юг батальона в тысячу человек и надеялись в нем участвовать. Это называлось «демонстрацией на границе», но все знали, что это кончится дальнейшим «мирным проникновением» с примкнутыми штыками. Значит, будет настоящая служба, возможность отличиться и выдвинуться.

Мы были бы очень разочарованы, если бы нас не взяли в поход. Это означало бы продолжение убийственной рутины, повторение упражнений, которые мы знали наизусть, бесконечные и нудные хозяйственные работы и убийственные «прогулки».

Единственным утешением была бы встреча с Изабель. Я так по ней тосковал, что, будь я один, я, наверное, мечтал бы «отправиться погулять». Так в легионе называется дезертирство. Оно состоит из долгой подготовки, нескольких мучительных дней в пустыне и быстрой поимки французскими властями. Это в лучшем случае. В худшем оно кончается медленной и ужасной смертью в руках арабов.

Из ста дезертиров убежать удается одному. Кроме пустыни и военных патрулей, беглецам приходится считаться с набранной из арабов французской полицией. Эти полицейские несравненные следопыты и стрелки, и им платят по двадцать пять франков за каждого дезертира, доставленного ими живым или мертвым.

Несмотря на невозможность побега, солдаты, обезумевшие от тирании унтер-офицеров или от невыносимого однообразия жизни, часто пытаются бежать. Если их приводят назад, то степень их наказания зависит от количества потерянного ими обмундирования и снаряжения.

Один солдат, которого я знал лично, бежал перед отправлением в Оран на военный суд, где ему неизбежно должны были вынести смертный приговор. Говорят, что ему удалось выбраться из Алжира.