Тайна песчинки - Курганов Оскар Иеремеевич - Страница 22

К тому же Хинт понимал, что это слишком маленький козырь, «кошкин дом», и почти не упоминал о нем, когда доказывал крайнюю необходимость сооружения жилого дома.

Впервые Хинт столкнулся с самым коварным врагом первооткрывателей — с равнодушием. Он был избалован на заводе вниманием, предупредительностью, горячим участием. Но с той поры, когда он начал хлопотать о сооружении опытного дома, на пути Хинта все чаще и чаще появлялись люди равнодушные. Что им до Хинта и его силикальцита? Они считали, что силикальцит — это только его, Хинта, дело и пусть он себе занимается им сколько ему угодно, но других занятых людей не путает, не отвлекает от более важных дел.

Равнодушие то запиралось в строгие формы законника («не положено», «не предусмотрено»); то представлялось в виде улыбающегося болтуна, никогда не делающего того, что обещает; то обрушивалось на Хинта демагогической тирадой: «Да соображаете ли вы, что просите? Вместо того чтобы тратить народные деньги для блага народа, вы толкаете меня на что? На сооружение опытных домов?»

Хинт все-все понимал, и шел к министру, и получал все необходимое для силикальцитного дома.

Вот тогда-то на заводе «Кварц» сверх плана изготовили все силикальцитные блоки для сооружения опытного жилого дома. Константин, брат Хинта, вместе со своими друзьями-строителями смонтировали дом.

Хинт настоял на том, чтобы первый дом из силикальцита был заселен. Дом, в котором живут, — это уже нечто большее, чем каменная выставочная коробка.

Но вместе с радостью пришло и огорчение. Влиятельные люди — и в Таллине, и в Москве — приписали успех силикальцита своей проницательности.

Я не хочу сейчас называть имена этих людей — не всем дана возможность заглянуть в будущее. Во всяком случае, в то время они утверждали, что первый домик в Таллине лучше всего определяет возможности силикальцита — строить из него можно только одноэтажные дома. Именно таким и был тот дом, который был собран и смонтирован бригадой Константина Хинта.

Изобретатель понял, что в этой как бы доброжелательной оценке таится смерть силикальцита. Ведь будущее строительной индустрии — в многоэтажных, а не одноэтажных домах. А силикальцит должен завоевать город, его новые жилые кварталы и проспекты.

В то же время Хинт знал, что из тех конструкций, которые выпустил завод в какой-то мере на общественных началах, нельзя собирать многоэтажные дома.

Нужен новый проект, новые опыты, новые расчеты.

Нужен маленький опытный завод.

— Мы не слишком хватили с опытным заводом? — спросил Хинт.

— Нет, не слишком. Это единственный путь, — ответил Ванаселья.

Здесь проявилась еще одна, черта характера Хинта — его энергия и долготерпение популяризатора. Со всеми подробностями и деталями он рассказывал о силикальците всем — и рядовым инженерам, и начальникам управлений, от которых зависела судьба опытного завода. Все, конечно, удивлялись, восхищались, отдавали должное изобретателю, но серьезной помощи не оказывали.

Он убедил себя в том, что доказать неоспоримые достоинства силикальцита можно только одним-единственным путем — опытом, терпением, настойчивостью.

Он возвращался из Москвы в Таллин, приходил в лабораторию и на все расспросы Ванаселья коротко отвечал:

— Ничего.

— Будем считать — пока ничего, — говорил Ванаселья.

И Хинту сразу же становилось легче, появлялась новая энергия и новая уверенность.

В те дни Хинт впервые подумал: откуда у этого молодого человека такая воля? И вскоре он узнал историю своего помощника, правда, не от него самого, а от его матери.

Вот она, эта история.

Глава девятнадцатая

Когда Лейгеру Ванаселья было восемнадцать лет — он учился тогда на первом курсе Таллинского политехнического института, — его  поразила тяжелая болезнь: полиомиелит. Страшный недуг парализовал руки и ноги, он лежал и молчал, лежал без движения, без надежд и, казалось, без мыслей. Невероятно: отличный спортсмен, победитель в соревнованиях по бегу на длинные дистанции и по гимнастике; инициатор туристских походов, ловкий пловец; жизнерадостный и подающий надежды студент, — и вдруг, совершенно неожиданно, прикованный к постели, парализованный, больной сын несчастной и без того много пережившей Марии Ванаселья.

Старший брат Лейгера был незадолго до этого — в 1946 году — арестован и выслан. Его оклеветали, и ему пришлось испытать на себе всю тяжесть произвола, царившего в тот период. Лейгер стал старшим в семье — кормильцем, хозяином, помощником матери.

И вот теперь Лейгер парализован. Случилось это во время зимней экзаменационной сессии. Что же делать? Откуда ждать спасения? Врачи как будто бессильны, во всяком случае, так они говорили матери Лейгера.

Мать просиживала целыми днями у постели своего сына, встречалась с его печальными глазами, но ничем не могла его успокоить. И вот тогда-то Лейгер сказал матери:

— Я буду учиться.

— Конечно, ты должен учиться, — согласилась мать. — Но как?

— Тебе придется помогать мне: держать книги, перелистывать их, записывать все, что я тебе буду говорить. Ты сможешь, мама? Тебе не будет трудно?

— Нет, не будет трудно, — сказала мать.

— Ну что ж, давай начнем.

Так Лейгер подготовил первый зачет. Мать пошла в институт, рассказала обо всем этом декану. И сразу же к нему приехал педагог, принял зачет, отметил в зачетной книжке.

— Без скидок? — спросил Лейгер у своего преподавателя.

— Без каких бы то ни было скидок. Должен вам по секрету сказать, что вы даже знаете предмет лучше, чем в то время, когда вы увлекались гимнастикой, а не сопротивлением материалов.

Они улыбнулись друг другу. Преподаватель пожал безжизненную руку Лейгера и ушел.

С этого дня к Лейгеру начали приходить по составленному им графику-расписанию его товарищи-однокурсники. Они помогали ему учиться, сдавать зачеты, не отставать от них. Иногда педагоги приходили к Лейгеру домой, а когда надо было сдавать экзамен, студенты приносили ему вопросы, на которые Лейгер должен был давать письменные ответы.

Так была одержана первая победа. Лейгер не покорился своему недугу. Он продолжал учиться и вскоре перешел на второй курс. Но это показалось ему малой победой, хоть могучая воля Лейгера Ванаселья взволновала весь институт.

— Я должен участвовать в соревнованиях по бегу, — сказал он матери.

— Я была бы счастлива, если бы дожила до этого дня, — ответила мать.

— Ты доживешь до этого, — ответил Лейгер. — Найди мне все, что есть в библиотеке об Алексее Маресьеве.

— Кто это — Алексей Маресьев? — спросила мать.

Лейгер рассказал ей и попросил принести из библиотеки «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, все запомнившиеся ему статьи в различных журналах: они были посвящены не только Маресьеву, но и другим волевым людям, сумевшим противостоять ранению, болезни, несчастью.

— Вот видишь, мама, — сказал Лейгер, когда он прочитал все, что ему принесла мать. — Я убедился, что это возможно. Я буду ходить и бегать.

Прежде всего надо было научиться стоять. Мать поднимала и поддерживала его у кровати. Мать должна была его поддерживать, чтобы он не упал. Сперва он стоял десять минут, потом двадцать, тридцать, сорок минут, час, полтора часа, два, три… Три часа в день.

— Пусть эти чертовы ноги не валяют дурака и учатся стоять, — шутил Лейгер. — В конце концов, зачем они даны человеку?

Три часа — это было трудно и для сына и для матери. Но они не хотели, чтобы кто-то другой, пусть самый близкий человек, присутствовал при этом.

Через полтора месяца он научился стоять.

Когда ему удалось простоять три минуты без поддержки матери, он ликовал. Он считал это величайшей победой в его жизни. Постепенно он увеличивал время стояния у кровати без поддержки до десяти минут. Прошло еще три недели — он уже простоял полчаса и сказал матери, что с завтрашнего дня она должна научить его держать книгу в руках.

И это оказалось самым трудным делом.