Генерал Скобелев. Казак Бакланов - Корольченко Анатолий Филиппович - Страница 38

Он попытался подняться — и не смог. К нему бросились офицеры.

— Что случилось? Вы ранены? Позвольте…

— Я сам. — Оперся на раненую руку и скривился от боли.

Осколок снаряда, а может быть, камень или пуля, не повредив мундира, ударил в спину, против сердца, вызвав контузию.

— Три дня надобно лежать, — предписал доктор вынесенному на носилках генералу.

Его поместили в болгарскую хату-мазанку, прибежище какого-то отшельника или пастуха, предписали лечение. Весть о ранении Скобелева облетела армию со скоростью света. В тот же вечер прибыл Верещагин. Осторожно склонился над раненым. Тот находился в забытьи, однако открыл глаза, узнал старого друга.

— Ну, как? Болит?

— Немного… Отходит.

— Ах, Михаил Дмитриевич! Зачем вы так рискуете собой? Кому это нужно?

— Делу, — попробовал улыбнуться тот, но улыбка получилась вымученной.

— Ваша лихость во вред и вам, и ближним. Люди, которые при вас, подвергаются опасности, гибнут. Возле вас погиб мой брат Сергей, второй брат получил ранение. Если б я вас не знал, то подумал, что вы просто бравируете…

— Не надо, — Михаил Дмитриевич дотронулся до колена художника и устало закрыл глаза.

Художник поднялся, и в комнате наступило долгое молчание.

Сергей Верещагин состоял при Скобелеве ординарцем. Он сам, будучи добровольцем, упросил генерала взять его к себе. Владея искусством художника, он часто вызывался на опасные рекогносцировки. Приблизившись к неприятельскому расположению, он быстро наносил на бумагу места нахождения окопов, орудий, наблюдательных пунктов, доставляя таким образом сведения командиру для принятия решения.

И 30 августа в третьем штурме Плевны он сам вызвался на опасное дело. Удалившись от отряда, принялся за свое дело, когда его заметили башибузуки. Они подобрались и безжалостно изрубили его.

На следующий день раненого Скобелева посетил главнокомандующий, великий князь, пожелал скорейшего выздоровления и, обремененный заботами, уехал. А после него был и отец.

— Не волнуйся, тебе вредно, — сказал Михаил Дмитриевич. — Я почти здоров. Сам-то как?

Дмитрий Иванович только отошел от болезни. Неожиданно схватило сердце, и он более трех недель провел в госпитале.

— Я-то что? Свое дело на земле сделал. Так что обо мне говорить нечего. У тебя же все впереди.

— Меня не здоровье беспокоит.

— Что же еще? Скажи, помогу.

— Зима приближается, а у солдат, кроме шинели, ничего нет. Перемерзнут ведь…

— Так что надобно?

— Полушубки. Обычные, которые солдатам не положены.

— Это же сколько их надобно? — насторожился отец.

— На дивизию.

— На всю дивизию?

— Да. Я подсчитал: десять тысяч. Ты только не скупись. Уплати, а интендантство доставит. Деньги потом возвращу.

— Откуда ж у тебя найдется столько? — усмехнулся отец. — Ну, хорошо. Выполню просьбу. Завтра же переговорю с поставщиками.

На четвертый день Михаил Дмитриевич потребовал коня и возвратился на свой командный пункт. В его отсутствие солдаты расширили блиндаж, прорубили оконце, сбили топчан, положили на него набитый сеном матрац. Даже приспособили рукомойник.

— Теперь ему будет удобно, а то ютился в норе какой-то, чисто как басурманин, — говорили солдаты, довольные работой.

Остался доволен и генерал:

— Какие хоромы соорудили, ничего подобного не видал. Вот если б только повыше потолок, а то макушкой едва не достаю.

Между тем блокада Плевны продолжалась. В союзе с румынскими соединениями русские войска охватили город плотным кольцом. Из России подошли свежие силы, в их числе гренадерский корпус генерала Гонецкого. Его бригады и полки заняли оборону на важных рубежах, отрезая туркам путь к отходу. 16-я скобелевская дивизия крепко удерживала позиции на Зеленых горах, надежно перекрыв путь возможного прорыва неприятеля к Ловче.

Вскоре из Закавказья, где действовала против турок армия под командованием великого князя Михаила Николаевича, пришло сообщение, что русские войска овладели Карсом, а его гарнизон сдался на милость победителя.

— Непременно нужно сделать так, чтоб о том узнали воины Осман-паши, — сказал Михаил Дмитриевич.

— Может, заслать в крепость гонца? — предложил Куропаткин.

— Нет, это дело долгое, нужно, чтобы сразу. Сообщение подорвет у турок дух. Подумайте, как сделать.

Кто-то предложил вырезать на попонах турецкие буквы и выставить их над траншеей.

— Так скоро же ночь!

— А мы подсветим фонарями.

Драгоман вывел на попонах по-турецки слова, их искусно вырезали, казаки-охотники закрепили над траншеей. Позади попоны выставили тридцать фонарей. Поначалу на турецкой стороне было тихо, словно бы ничего не произошло. Но потом, видимо, прочитав и поняв смысл, турки открыли стрельбу. Одиночные выстрелы участились, потом переросли в сплошной треск. Пули градом сыпались на плотное сукно, вконец его изрешетив. А буквы все светились, сообщая неприятелю безрадостную весть: «Карс взят».

Однажды Михаил Дмитриевич возвратился из главной квартиры в приятном расположении духа, велел найти Куропаткина. Тот прибыл без промедления, как всегда спокойный, ровный.

— Поздравляю, Алексей Николаевич, от всей души рад. — Генерал крепко пожал капитану руку.

Он словно бы светился своей улыбкой, расположением, словами, в которых звучала искренность вместе с теплотой и радостью.

— С чем поздравляете, ваше превосходительство?

— С вашим производством. Сегодня в моем присутствии военный министр подписал приказ о присвоении вам внеочередного чина. Как офицер Генерального штаба, да еще в столь высокой должности вы произведены в подполковники.

— Благодарю, ваше превосходительство. За все, что вы сделали…

Куропаткин знал, что генерал дважды писал рапорт, ходатайствовал в главной квартире, настаивал. И добился.

— Благодарить меня не за что, — прервал Михаил Дмитриевич. — Честно служил, исправно вел дела — и заслужил. Был бы не угоден, разве бы терпел? А на сей случай я подготовил для вас презент.

Он достал из сумки золотые погоны подполковника с тремя приколотыми звездочками — и подал Куропаткину.

— Крепите к мундиру. А уж вечером при всех офицерах представитесь, как положено по уставу. И помните, что крепкие напитки не употребляю, а стакан вина за вас и ваши успехи непременно выпью.

Вечером 27 ноября от находившегося на Зеленых горах казачьего дозора примчался в штаб дивизии корнет Усольцев. Увидел генерала, он передал ему весть, заставившую Скобелева насторожиться.

— Теперь расскажи, что видел и слышал сам.

— Видеть ничего не видел, ночью вся надежда на уши. А слышал то, что турки шумели, вроде как бы уходить собирались, а потом замолкли и стало совсем тихо. Сотенный предположил, что турки ушли.

— Как ушли? Куда?

— Это мне неведомо.

— Тогда, Усольцев, скачи назад и передай своему сотенному, чтобы собрал команду охотников и разведал бы неприятельские позиции, проникнув на них без промедления. Понял?

— Так точно, ваше превосходительство. Дозвольте выполнять?

— Выполняй, Усольцев.

Скобелев понимал, что Осман-паша задумал что-то серьезное, возможно, даже попытается вырваться из кольца блокады. Недавно удалось схватить турецкого перебежчика, который сообщил, что запасы в Плевне на исходе и все только и говорят, чтобы оставить город. Неужели Осман на это решился? Ах, как важно теперь донесение разведчиков!

На всякий случай связался по телефону с князем Имеретинским — он теперь возглавлял штаб у Тотлебена. Сообщил, что турки могут попытаться устроить вылазку, нужно быть — начеку.

Ночью примчался корнет Усольцев, перепачканный, возбужденный, уставший.

— Были в турецком расположении, почти до Плевны дошли. Позиции пусты, ни одного турка.

По армии полетела команда: «Приготовиться!»

Основной удар турецкой армии, пытавшейся вырваться из кольца блокады, пришелся на полки гренадерского корпуса. Словно бешеный горный поток, сорвавшийся с высоты и сметающий все на своем пути, обрушился многотысячный авангард турок на позиции Сибирского полка. Солдаты-сибиряки ожидали неприятельской атаки, были наготове, однако не смогли сдержать натиск врага. Все полегли в неравной борьбе там, где стояли.