Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.) - Купер Джеймс Фенимор - Страница 73

— Уходите? — отозвался Эдвардс. — Куда вы уходите?

Кожаный Чулок, который бессознательно для самого себя воспринял много индейских привычек, отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и, достав из-за памятника большой узел, увязал его себе на спину.

— Вы уходите? — воскликнула Елизавета, быстро подходя к нему. — Вам не следует уходить далеко в леса одному в ваши годы. Право, это неблагоразумно! Он задумал, Эффингам, какую-нибудь дальнюю охотничью экскурсию.

— Мистрис Эффингам правду говорит, Натти! — сказал Оливер. — Зачем вам теперь подвергаться таким лишениям? Снимайте-ка ваш узел, да ограничьте вашу охоту прогулкой вместе с нами в лес.

— Лишениям! Да это удовольствие, единственное удовольствие, которое остается для меня.

— Нет, нет, вы не уйдете далеко! — воскликнула Елизавета, ощупывая узел охотника. — Я угадала: вот его походный котелок, вот рог с порохом. Нельзя ему позволить уходить далеко от нас, Оливер! Вспомни, как внезапно угас могикан.

— Я знал, что разлука будет нелегка, детки! Я знал это! — сказал Кожаный Чулок. — Вот я и зашел проститься с могилами и решил, что если я и оставлю вам на память альбом, который подарил мне майор, когда мы в первый раз расстались в лесах, то вы будете знать, что куда бы ни пошел старик, сердце его всегда будет с вами.

— Он что-то затеял! — воскликнул молодой человек. — В чем дело, Натти? Куда вы собрались?

Охотник подошел к нему с уверенным видом, как будто то, что он собирался сказать, должно было устранить всякие возражения.

— Вот что, молодец, я слышал, что на Больших озерах охота еще хоть куда, а белых людей почти не встретишь, кроме таких, как я. Я устал жить на расчистках и слышать стук молота с утра до вечера. И хоть я очень привязался к вам обоим, детки, — я бы не сказал этого, если бы это не было правдой, — но я слишком стосковался по лесам.

— По лесам! — повторила Елизавета с дрожью в голосе. — Да разве здесь мало леса?

— Ах, дитя, это не то, что нужно для человека, привыкшего к пустырям. Плохо мне здесь жилось с тех пор, как ваш отец явился сюда с поселенцами, но я не хотел уходить, пока был жив тот, кто покоится под этим камнем. Но теперь и его нет, и Чингачгука нет! Вы оба молоды и счастливы! Да! Теперь в большом доме весело! Пора и мне подумать о моих удобствах на старости лет. Леса! Какие это леса! Я не называю лесами таких мест, где что ни шаг, то расчистка.

— Скажите, что нужно для вашего удобства, Кожаный Чулок, и если это исполнимо, то будет исполнено!

— Вы хотите мне добра, молодец, я это знаю, и вы тоже, мистрис, но ваши пути — не мои пути.

— Это так неожиданно! — воскликнула Елизавета с глубоким огорчением. — Я думала, что вы останетесь жить с нами до самой смерти, Натти!

— Слова не помогут! — сказал Эдвардс Эффингам. — Узы одного дня не одолеют сорокалетних привычек. Я слишком хорошо знаю вас, чтобы спорить с вами, Натти! Но не могу ли я выстроить вам хижину на каком-нибудь отдаленном холме, где мы могли бы навещать вас иногда, и где вам было бы удобно?

— Не бойтесь за Кожаного Чулка, детки! Не бойтесь! Я знаю, что вы хотите мне добра, но наши дороги разные: я люблю леса, а вам нужны человеческие лица. Я ем, когда голоден, и пью, когда мне хочется пить, а у вас — назначенные часы для еды и для питья! Да, да, вы даже собак закармливаете по своей доброте, а пес должен быть тощим, чтобы хорошо выслеживать дичь. Я создан для пустыни. Если вы меня любите, то не мешайте мне идти в леса, по которым я тоскую.

Спорить было бесполезно. Все увещания остались бы бесплодными. Елизавета опустила голову и заплакала, ее муж смахнул слезы с глаз и, достав дрожащими руками из кармана бумажник, протянул охотнику несколько банковых билетов.

— Возьмите, по крайней мере, хоть это, — сказал он. — Спрячьте их у себя. В час нужды они могут оказать вам большую услугу.

Старик взял банковые билеты и с любопытством осмотрел их.

— Это новые деньги, которые делают в Альбани из бумаги. Они годятся только для того, кто умеет читать. Нет, нет, возьмите их назад, они мне ни к чему. Я забрал у француза весь порох, а свинец найдется и там, куда я иду. Эти бумаги и на пыжи-то не годятся, потому что я употребляю только кожаные. Мистрис Эффингам, позвольте старику поцеловать вас и пожелать счастья вам и всем вашим.

— Еще раз прошу вас, останьтесь! — воскликнула Елизавета. — Не заставляйте меня, Кожаный Чулок, оплакивать человека, который дважды спас мне жизнь и так верно служил тем, кого я люблю! Останьтесь если не ради себя самого, то ради меня! Мне будет казаться, что вас постигли все беды, порождаемые одиночеством, нуждой и болезнью. Останьтесь!

— Такие мысли недолго будут вас мучить, — возразил охотник. — Они исчезнут.

Елизавета подняла голову и подставила старику свою побледневшую щеку. Он снял шапку и прикоснулся к ней губами. Рука его судорожно стиснула руку молодого человека, который хранил молчание. Затем охотник затянул покрепче пояс и ремни узла с медлительностью, которая показывала, как тяжела ему разлука. Раза два он пытался что-то сказать, но не мог. Наконец, он вскинул ружье на плечи и кликнул собак звонким голосом, далеко раздававшимся вокруг:

— Сюда, сюда, собачки! В путь, в путь! Долгонько нам придется идти.

Собаки вскочили на крик и поплелись за своим хозяином. Наступила непродолжительная пауза, в течение которой Оливер закрыл лицо руками. Когда он отнял руки, на кладбище не было никого, кроме него и его жены.

— Он ушел! — воскликнул Эффингам.

Елизавета подняла глаза и увидела старого охотника на опушке леса. Он остановился на минуту, оглянулся, махнул им рукой в знак прощания и скрылся в лесу.

Больше они не видели Кожаного Чулка. Он ушел в сторону заходящего солнца передовым из пионеров, проложивших путь через материк.