Вердикт двенадцати (сборник) - Нокс Рональд - Страница 72

Ну, книгу-то я сразу увидел. Подошел, взял с полки, открыл и нашел вырезку. Сержант ее проглядел и спросил, готов ли я показать под присягой, что это та самая вырезка, спрятанная в том же самом месте, и что я именно ее и читал за день до смерти Филиппа. Я ответил, что готов по первому требованию.

Ждать нам пришлось довольно долго, сержант уже начал беспокоиться. Потом я узнал, что дело было не в Аде. Не знаю, о чем расспрашивал ее инспектор и что она ему отвечала, — мне об этом не сказали. Но миссис Родд, похоже, совсем не обрадовалась нашему приходу, а почему — выяснилось, как только инспектор вошел в кухню. Родд был пьян. На столе перед ним стояла бутылка бургундского, которую он осушил почти до донышка. Судя по всему, бутылка была из погреба сэра Генри, и инспектор считает, что Родд изрядно позаимствовал из запасов покойного хозяина. По крайней мере, он выдал Родду по первое число, а тот послал его к черту. Они принялись „выяснять отношения“, на что ушло много времени.

В конце концов инспектор вернулся в гостиную вместе с миссис ван Бир. Сержант незаметно кивнул, и он сразу предъявил ей открытую книгу.

— Мне хотелось бы знать, — обратился он к ней, — что вы скажете об этой вырезке, обнаруженной в книге, которая находится в вашей гостиной.

Миссис ван Бир склонилась над вырезкой. Я не видел ее лица. Пока она думала, что ответить, он наизусть произнес обычную формулу — ну, ты знаешь, что каждое ее слово будет записано и предъявлено на суде в качестве доказательства.

Вдруг она вскрикнула — что-то вроде „Ай!“, лучше я не могу описать, — и попыталась зацапать вырезку. По-моему, она бы ее в клочки изорвала, если б сержант не успел ухватить ее за запястья.

Тут она принялась вопить: „Вы не имеете права! Это все подтасовано! Я в первый раз вижу! Вы мне ее подсунули!“ Она влепила сержанту пощечину. Кажется, обозвала его лживым вонючим хряком. Он промолчал.

По-моему она жестокая женщина, и если она вправду убила Филиппа, то не стоит ее жалеть. Но арест пусть самого последнего подонка по обвинению в убийстве — зрелище не из приятных. Она рыдала, вопила и все время молила: „Ох, отпустите меня! Вы что, не видите, что я больна?“ Она вся пожелтела, волосы разметались, и стало видно, что она их красит. А лицо у нее все пошло морщинами. Инспектор тихо повторял: „К сожалению, мадам, я обязан просить вас проследовать со мной“. Но в конце концов им пришлось тащить ее в машину чуть ли не волоком. По-моему, формальное обвинение ей предъявили уже в полицейском участке. Я вернулся домой на своих двоих.

С того времени я задаюсь вопросом — почему она так себя повела? Какой у нее был вид — виноватый или просто испуганный? И не могу ответить. Главное, как мне кажется, в другом: успела ли она понять, о чем говорится в вырезке? Потому что, если успела и поняла, то, думаю, сообразила, чем ей это грозит, будь она даже и не виновна. В таком случае ее реакция, эта жуткая истерика, вполне естественна. Но если не успела, но прекрасно знала и без того, тогда пахнет преступлением. Ибо вывод тут только один: увидев, что вырезка найдена, она поняла, что ей крышка.

На этот вопрос — успела или нет? — я не знаю ответа, хотя все время к нему возвращаюсь. Мне кажется, ей как раз хватило времени понять, о чем вырезка. Но этого никто никогда не узнает.

И все равно, родная, сегодня я сделал такое, из-за чего другого человека могут отправить на виселицу. Радости от этого мало. Впрочем, я, кажется, глупость сморозил, мне от этого просто худо. Завтра прикачу на велосипеде и буду ждать тебя после работы, а потом, даже если тебе нужно идти на Принцес-стрит, провожу тебя. Не хочу оставаться сам с собой, но если поговорю с тобой, то я уже весь день не один».

XII

Мистеру Арчибальду Гендерсону был очень не по душе выступать поверенным миссис ван Бир, и тем не менее, из чувства долга перед семьей старых клиентов, он решил сделать все, чтобы ее вызволить. Он подумывал, не передать ли ее апелляцию в другое юридическое бюро, где богатый опыт ведения уголовных дел, но отказался от этой мысли. Вот так и случилось, что через несколько дней он с тяжелым сердцем отправился к сэру Изамбарду Бернсу — тот проживал на бульваре Суда королевской скамьи. В невиновности своей клиентки он был далеко не уверен, хотя изо всех сил пытался гнать от себя эту крамольную мысль. Сэр Изамбард был уж слишком циничен и совершенно не соблюдал фигуру умолчания, столь любезную сердцу всякого семейного поверенного. Кроме того, мистер Гендерсон хоть и знал его много лет и называл своим другом, однако считал сэра Изамбарда карьеристом и не одобрял, что в каждом сказанном адвокатом слове сквозит честолюбие. В довершение ко всему сэр Изамбард надумал ехать в Девон автомобилем с утра, чтобы днем успеть побеседовать с миссис ван Бир в эксетерской тюрьме, тем самым спутав мистеру Гендерсону все планы и вызвав у последнего приступ желудочных колик. Мистер Гендерсон куда охотней поехал бы поездом — быстрее и не воняет бензином. Однако сэр Изамбард дал понять, что хочет с ним обстоятельно побеседовать перед встречей с клиенткой, а долгая поездка в комфортабельном «Паккарде» как раз предоставит им эту возможность. Мистер Гендерсон не смог придумать уважительного повода для отказа. Сэр Изамбард пребывал в зените славы, а миссис ван Бир нуждалась в любой поддержке, какой могла заручиться.

Сэр Изамбард был высок, худ, черноволос, лицом напоминал ястреба и носил монокль, которым, впрочем, пользовался исключительно в разговорах и при выступлениях. Почти вся его жизнь была сплошная игра, но некоторые спектакли принесли ему много денег. А что он на самом деле думал — этого, пожалуй, никто не знал: сэр Изамбард не был женат. Такой неподатливый и консервативный поверенный, как Арчибальд Гендерсон, прямо-таки провоцировал его затеять спор.

Сэр Изамбард назначил старому адвокату прийти в немыслимый час — к десяти утра, с тем чтоб им сразу выехать, но почему-то не спешил трогаться в путь, хотя мистер Гендерсон порывался ехать и даже несколько раз спросил:

— Может, пора?

Вместо этого сэр Изамбард завел разговор на политические темы, что его коллеге пришлось отнюдь не по вкусу. Преуспевающий адвокат вдруг решил поговорить о своем видном сопернике сэре Стаффорде Криппсе и обозреть послужной список последнего после изгнания из лейбористской партии. (Сам сэр Изамбард с хорошо подготовленной помпой вступил в ряды упомянутой партии месяц тому назад.) Потом высказался о пропаганде в поддержку Народного Фронта и заявил, что Фронт долго не протянет. (В тридцатые годы все только и думали, что о подобных вещах.) Тем не менее, сказал сэр Изамбард, он рад, что сэр Стаффорд так поступил.

— Рады? — удивился мистер Гендерсон. — Мне бы казалось, что хоть первый год пребывания в партии вы должны поддерживать ее официальную политическую линию.

Сэр Изамбард рассмеялся, вернее, хихикнул.

— Я же не сказал, что не поддерживаю, мой дорогой. Я всего лишь заметил, что мне это на руку. Разве непонятно, что очередному правительству лейбористов теперь придется назначить меня на важный пост? До этого два местечка уже был обещаны. Главного прокурора — сэру Стаффорду Криппсу, генерального стряпчего — мистеру Иксу. Теперь это будет мистер Икс и сэр И. Бернс.

Мистер Гендерсон бесстрастно назвал еще двух ведущих адвокатов-лейбористов. Сэр Изамбард отмахнулся. А заодно уж и отказался от должности лорда-канцлера.

— Пока что вы даже не член парламента, — раздраженно заметил мистер Гендерсон.

— Ерунда! Это я устрою в любую минуту. Всего и дел — выбрать избирательный округ, разумно потратить деньги и не пропускать встреч с избирателями. Сейчас я повсюду твержу, что у меня появились шансы. Могу признаться, что успешно набираю очки. Не волнуйтесь, тут у меня все крепко схвачено.

Мистер Гендерсон был убежденным консерватором, и разговор быстро вывел его из себя. От злости он даже забыл о профессиональной вежливости и извлек из памяти забытое прозвище.