Похищение - Арсаньев Александр - Страница 18

– Спасибо, батюшка, – ответила я, приняв конверт. – Я знала, что могу положиться на вас.

– Да не за что, – улыбнулся отец Сергий. – Я буду молиться за ребенка.

– Спасибо еще раз. Благословите меня, – попросила я.

Он благословил со словами: «Да благословит тебя Господь» и добавил:

– Иди с Богом. И дай Бог тебе найти малыша.

Я простилась с отцом Сергием и обещалась прийти на исповедь на следующей неделе, с началом Великого поста. Я очень надеялась, что к тому времени нам удастся разыскать и вернуть Нику.

Ехать предстояло через весь город, а погода портилась буквально на глазах. Я зябко куталась в меха, думая о Нике и о предстоящем разговоре. Хорошо еще, что сани у меня были с крытым верхом, иначе я снова могла бы заболеть, поскольку то и дело налетал сильный порывистый ветер, довольно резкий и холодный.

Степан тихонько поругивался, сидя на козлах и то и дело подгонял лошадей, которым такая погода тоже не очень-то нравилась. К монастырю мы прибыли уже около полудня. Я велела остановиться у высоких деревянных ворот и постучать. Степан слез с саней и принялся колотить в ворота. Тут же с той стороны залаяли собаки и, немного погодя, в одной из створок открылось небольшое оконце. Чей-то голос, приглушаемый ветром, спросил, кто мы такие и что хотим. Я вышла из саней и протянула в оконце письмо к настоятелю. Меня просили обождать, и я снова вернулась в сани, приготовившись ждать, по крайней мере, час. Однако уже минут двадцать спустя калитка открылась и я увидела высокую фигуру в черной монашеской рясе с низко опущенным на лицо клобуком.

Фигура приблизилась ко мне, и глухой, тягучий мужской голос сказал, что меня примут. Я несказанно обрадовалась, вышла и направилась вслед за монахом, оставив Степана за воротами, раздумывая на ходу о том, что же такое было написано в письме.

Территория монастыря была довольно обширна и по большей части пустынна. Кое-где виднелись, правда, деревянные хозяйственные постройки, около которых, несмотря на непогоду, сновали фигуры в темных рясах.

Мы дошли да небольшого деревянного домика, стоявшего по левую сторону каменной церкви и мой провожатый, поднявшись на невысокое, всего в три ступени, крыльцо, толкнул дверь, пропустил меня в дом, а сам остался за порогом. Я стряхнула с сапожек налипший снег, перешагнула через порог и оказалась в небольших сенях, из которых была только одна дверь, по всей видимости, в горницу. Я постучала, услышала приглушенный голос за ней, по звуку которого поняла, что могу войти и, перекрестившись (я все-таки волновалась), вошла в комнату.

Она оказалась небольшой, но светлой, с тремя широкими окнами, расположенными в стене напротив входа. В красном углу, как и полагается, располагался большой иконостас с горевшей перед ним лампадой. Я перекрестилась на образа и только затем обернулась в поисках хозяина. Комната была обставлена без каких бы то ни было излишеств. Несколько лавок вдоль стен, большой деревянный шкаф с книгами у левой стены и длинный деревянный стол у правой. За ним сидел невысокий сухонький старичок с длинной седой бородой, в черной холщовой рясе и большим наперсным крестом. Перед ним на столе лежало давешнее письмо, он смотрел на меня строго и, как мне показалось, недовольно.

Я поклонилась ему и сделала несколько неуверенных шагов. Он кивнул, взглядом указал на лавку, что стояла по другую сторону стола, и спросил, на удивление звучным для его возраста, голосом:

– Ну, сказывай, что тебя привело. Что за дело такое важное, что за тебя так просили? – кивок на бумагу.

– Отец Никанор… – начала было я, но старик меня перебил.

– Ты, что же, стало быть, даже не знаешь, что не я настоятель сей обители? – грозно спросил он.

– Нет, – только и смогла я ответить.

– Архимандрит нынче занят, так вот, меня к тебе послал. Зови меня Пантелеймоном, – проговорил он. – А теперь сказывай.

Я решила, что оно, может, и к лучшему, что не с самим настоятелем беседу вести. Я присела на край скамьи и, набрав полную грудь воздуха, спросила, робея и понимая, что этот грозный старик имеет полное право выставить меня сейчас же, поскольку дело, с которым я к нему прибыла, было и для светского этикета довольно деликатным, а здесь и вовсе… Здесь свои законы и, насколько я знала, всякий, кто попал на территорию монастыря, пропадал для мира, а значит, начинал другую жизнь, о которой вспоминать, а уж тем более, расспрашивать, не полагалось. И, тем не менее, я задала свой вопрос:

– Скажите, батюшка, есть ли среди ваших послушников такие, что отбывали срок в Сибири?

Инок подозрительно прищурился и хмыкнул:

– Ты порядки-то наши знаешь? – также грозно спросил он.

Я подумала, что затеяла безнадежное дело.

– Полагаю, что в целом да, – тем не менее, ответила я, выдержав его недобрый взгляд.

– В целом! – снова хмыкнул старец. Затем бросил взгляд на лежащую перед ним бумагу и, как мне показалось, недовольно скривившись, тяжело вздохнул и сказал: – Ты вот что, сказывай, какое у тебя дело.

Я рассказала. А что я могла сделать еще? По крайней мере, в тот момент мне казалось, что иного выхода у меня просто нет. Как говорят в народе, назвался груздем – полезай в кузов. Это выражение, как нельзя более, соответствовало моему положению, ведь не могла же я себе позволить обманывать духовное лицо, даже, несмотря на то, что была я не на исповеди. Старец Пантелеймон выслушал меня, как и отец Сергий, ни разу не перебив. Правда, и рассказ мой теперь был куда как короче, поскольку я передала лишь ту его часть, что непосредственно касалась господина Аксенова, так, по крайней мере, звали интересующего меня человека, в миру. Договорив, я замолчала, ожидая приговора.

Инок вздохнул, покачал седой головой, потер переносицу, а затем начал говорить. И, чем дальше он говорил, тем больше я понимала, что и на этот раз я пошла по неверному следу.

– Думаю, – сказал он мне, нахмурившись, – что знаю, о ком ты толкуешь. Был у нас в обители такой человек. Пришел он к нам три года назад. Только вот что я тебе скажу, – бросил на меня грозный взгляд старец, – все твои подозрения сплошная напраслина! Мало ли, каким человек был! Все мы не без греха, и только Господь наш решает, кого миловать. А невозможное человеку, Богу возможно. Вспомни-ка сама, сколько грешников, впоследствии раскаявшихся и снискавших милость Божью. Мало ли их? Нет. Для человека всегда есть возможность покаяться, всегда есть возможность подвизаться на пути спасения. А мы для того и существуем, чтобы человеку этот путь сделать короче.

– Я понимаю… – начала было я.

– Понимаешь ты! – фыркнул он. – Много ты вот чего понимаешь, коли сюда прибыла! А брат Алексий, он, чтоб ты знала, представился, уж полгода как! – выпалил, наконец, инок.

Такого поворота событий я никак не ожидала, а потому даже не сразу поняла, что именно сказал мне старец Пантелеймон:

– Как представился? – ахнула я.

– Да так! – отрезал старец. – Видать, так каялся усердно, что прибрал его к себе Господь, – он перекрестился и я следом за ним.

– Но вы уверены, что это он? – попыталась уточнить я.

– Уверен, уверен, – твердо ответил мне инок. – Я про него все знаю, как-никак моим духовным чадом был… – добавил он и замолчал.

Я, признаюсь, почувствовала даже некоторое облегчение, когда свыклась с мыслью о том, что злоумышленник не Аксенов. Все же, не хотелось бы, чтобы монах имел отношение к похищению маленького мальчика. Мне подумалось, что и Валерий Никифорович, наверное, должен будет испытать сходное чувство, ведь брат Алексий долгое время был его другом, а Богу действительно возможно все…

Я поблагодарила старца и поднялась, собираясь удалиться.

– Иди с Богом, – сказал он мне. – А генералу своему передай, что брат Алексий больше всего в содеянном ему каялся, в том, что вот как и ты нынче, возвел на человека напраслину. Ступай. Бог в помощь, – он перекрестил меня дрожащей рукой и я, поклонившись, вышла из комнаты.