Красный оазис - Мотта Луиджи - Страница 2

— Здорово улепетывает! — пробормотал Раймондо, вскидывая винтовку к плечу. — Посмотрим, нагонит ли его пуля.

Да, пуля была быстрее верблюда… Она нагнала убегавшего бедуина и свалила его с седла. Падая, он запутался ногой в стремени, и верблюд поволок за собою тело, подпрыгивавшее как мяч и оставлявшее за собой кровавый след на песках и камнях пустыни.

Вышеописанная сцена разыгралась на протяжении каких-нибудь десяти или пятнадцати минут. И как-то странно и жутко было думать, что за это короткое время смерть успела погасить пламя жизни восьми человек…

Однако предаваться раздумью было некогда: надо было торопиться уйти от этого опасного места.

Целый день беглецы гнали своих верблюдов, стараясь найти следы ушедшей к морскому берегу после сражения итальянской армии. Но пришла ночь, а беглецы не нашли товарищей. Верблюды истомились и отказывались продолжать путь. Завидев небольшой овраг, дно которого было покрыто сочной зеленью, берсальеры сообразили, что здесь недалеко должна быть где-нибудь вода, — и принялись за ее поиски. Поиски эти увенчались успехом: в нескольких десятках шагов они увидели маленький каменный бассейн. Из груди скалы выбивалась тоненькая струйка кристально чистой воды.

Верблюды бросились к бассейну и пили с жадностью. Люди подставляли пригоршни под тонкую струйку и пили с не меньшей жадностью. Утолив жажду, перекусили имевшимися в походной сумке Раймондо Дарти сухарями и консервами и, забившись под скалы, заснули, не думая об опасности.

Утром первым проснулся офицер. Оставив солдат спать, он поднялся, чтобы посмотреть на верблюдов. Но когда он подошел поближе к лежавшим на лужайке животным, как из его груди вырвался крик испуга и огорчения: оба мехари были мертвы.

— Клянусь Мадонной, — пробормотал молодой офицер, — мехари отравлены. Но кто ухитрился отравить их? Каким образом?

Странная мысль пришла ему в голову: он вспомнил, что обитатели Триполиса и Киренаики не раз прибегали к отравлению колодцев по пути следования итальянских войск. Вероятно, они отравили воду и этого бассейна.

Бедные животные поплатились жизнью за коварство своих же владык…

Дориа прошел к бассейну и стал внимательно рассматривать его. Без особого труда он обнаружил на краях бассейна белые крупинки кристаллической формы. Это и был яд.

— Брр! — пробормотал лейтенант, глядя на отравленную воду. — Счастье наше, что мы пили не прямо из бассейна. Однако что же теперь делать? Ведь, без верховых верблюдов нам далеко не уйти…

И, понурив голову, он направился к тому месту, где сладким и крепким сном спали неразлучные друзья — толстый Раймондо Дарти и длинноногий Блевио Блеви.

Глава II. В плену у арабов

Мертвые пески пустыни. Песчаные бугры. Каменистые овраги здесь и там, на дне которых словно пятна ржавчины — лужицы застоявшейся во впадинах воды. И здесь и там из-под пелены песка выглядывают острые зубцы скал, как обглоданные кости. Едва взошло солнце, как сейчас же побледнело, будто выгорев от зноя, голубое небо. Мириадами раскаленных стрел падают на землю солнечные лучи. Дрожит и переливается воздух на горизонте. И так трудно дышится в эти часы зноя…

Три берсальера проблуждали добрую половину дня, поминутно сбиваясь с пути, теряясь среди хаоса холмов и оврагов. Зной совершенно измучил их. Последние остатки провизии исчезли. Их терзала жажда. А они брели и брели, ища выхода из пустыни.

Около полудня они оказались в местности, имевшей несколько иной, не столь мертвенный характер: здесь проходил небольшой горный хребет, и в долинах меж скал ютилась бархатистая зелень, а местами виднелась даже маленькая рощица из финиковых пальм или крошечное поле, засеянное просом.

Местность казалась незнакомой офицеру и его спутникам, но, напрягая память, лейтенант Дориа все же находил кое-какие обрывки воспоминаний и думал, что, идя вдоль хребта прямо на север, можно будет выйти на заброшенную старинную караванную дорогу, направлявшуюся к береговой полосе. Стоит найти эту дорогу, а там где-нибудь откроются и следы того пути, по которому шла походом итальянская армия, разгромившая вчера арабов.

Нужда учит изобретательности: солдаты с ловкостью кошек забирались на корявые стволы финиковых пальм, попадавшихся по дороге, и набрали порядочный запас полузрелых, но все же пригодных к употреблению в пищу фиников. Финики оказались достаточно сочными, и их мякоть до известной степени утоляла жажду, мучившую беглецов. А главное, бедных берсальеров поддерживала надежда скоро примкнуть к своим. И они шли и шли.

— Что это такое? — остановился, прислушиваясь, лейтенант Дориа. Откуда-то издали донесся странный звук, напоминавший слабый раскат грома.

Солдаты тоже прислушались. Странный звук повторился и на этот раз был как будто сильнее, ближе.

Блевио Блеви, не упускавший случая подразнить товарища, глубокомысленно сказал:

— Я, признаться, думал, что это у нашего толстяка в животе урчит с голодухи!

Раймондо Дарти отпарировал немедленно:

— А я думал, что это в пустой башке длинноногого ветер воет!

— Будет вам браниться! — остановил их офицер. — Во всяком случае эти звуки говорят о близости какого-то живого существа. Надо держаться настороже.

Четверть часа спустя беглецы добрались до гребня скалы и, утомившись, присели, или, правильнее сказать, прилегли в тени скалы на краю маленькой живописной долины. Прошло еще несколько минут, и отличавшийся дальнозоркостью Раймондо встрепенулся:

— Я видел человека! — заявил он. — Это — араб. Он пробирается среди скал по тропинке, чтобы спуститься в долину!

— Нам надо постараться захватить его, — вполголоса отозвался лейтенант. — По доброй воле или по принуждению, но он должен стать нашим проводником. Давайте спрячемся получше, чтобы идущий не заметил нас раньше времени и не сбежал.

Сказано — сделано: берсальеры залегли за гребнем в таком месте, откуда они могли наблюдать всю долину, не будучи сами видимы. Через некоторое время среди скал противоположного ската долины показалась человеческая фигура: это шел неряшливо одетый пожилой араб, вооруженный парой длинноствольных старинных пистолетов и увесистой дубиной. Шел он быстро, спокойно, уверенно, видимо, зная здесь каждую пядь земли и не боясь никакой опасности.

— Странно! — пробормотал Раймондо Дарти на ухо офицеру. — Я и еще кое-что видел, ваше благородие.

— Что такое? — осведомился офицер.

— Какое-то грязно-желтое пятно там, в кустах над тропинкой, по которой идет араб.

— Померещилось тебе, должно быть. Я все время смотрел туда в бинокль и никакого пятна не видел…

— Нет, право же. Да вот оно, это самое пятно. Только… только оно движется. Ползет, ползет… Уф! Что это такое?

Громовой раскат огласил мирно дремавшую долину. Что-то мелькнуло в кустах, прянуло. Араб, уже спустившийся на дно долины, взвизгнул, прыгнул в сторону и с изумительной быстротой побежал, делая зигзаги, в ту сторону, где за гребнем скалы сидели в засаде итальянцы. Но вылетевшее из кустов желтое пятно было быстрее араба. Оно еще раз мелькнуло в воздухе и упало рядом с убегавшим человеком.

— Лев! — крикнул, вскакивая, Раймондо Дарти.

Да, это был царь пустыни — огромный лев с косматою гривою. Должно быть, вчерашний грохот сражения выгнал его из его далекого убежища, и он забрел сюда в поисках добычи.

В исходе борьбы между львом и человеком сомневаться нельзя…

Лев ударил лапою бегущего араба. Удар пришелся не по телу беглеца, а только по развевающейся поле его «баракана», или бурнуса. Но и этого было достаточно для того, чтобы араб свалился на землю и лежал, не смея пошевельнуться, позабыв о заткнутых за пояс пистолетах.

Бормоча слова молитвы, он ожидал последнего, смертельного удара.

— Стреляйте, молодцы! Цельтесь получше, — скомандовал лейтенант Дориа, вскидывая к плечу свою винтовку.

Живая цель была видна отлично, берсальеры были отменными стрелками, и ни одна из выпущенных ими пуль не пролетела мимо. Лев, получивший сразу три раны в тот момент, когда он готовился ударом когтей разорвать горло арабу, злобно рыча подпрыгнул, как подброшенный невидимой пружиной. И еще три пули впились в его могучее тело, причем одна из них попала в его голову. И царь пустыни свалился, как мешок, в двух шагах от неподвижного от ужаса араба. Поднялся араб только тогда, когда на дно долины к нему спустились спасшие его от ужасной смерти итальянцы. Осыпая их изъявлениями своей пылкой благодарности, араб с плачем ловил их руки, целовал полы их одежды и на ломаном итальянском языке заявил, что отныне он — раб и слуга итальянцев.