Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь - Чуковский Корней Иванович - Страница 72

72

«Без умолку болтает всякий рифмованный вздор… Целыми часами твердит какие-то нелепые созвучия, не имеющие смысла: аля, валя, даля, маля».

Когда Коле Шилову было тринадцать месяцев, его мать записала о нем в дневнике:

«…Любит рифму. Говорит: маим, паим, баим».

И через полтора месяца опять:

«…Говорит какое-то пана, папана, амана, бабана…»

И еще через два месяца:

«…Выдумал ряд слов с одинаковыми окончаниями: манька, банька, панька. Или: небальча, вальча, мальча, тальча. Или: папти, бапти…»

«…Иногда старается говорить в рифму: бабка, тяпка…»

«…Подбирает иногда рифму и, которая ему нравится, повторяет много раз: базя — мазя, баня — маня и т. д.».

«…Когда расшалится, говорит в рифму ничего не значащие слова».[130]

Виноградова записала о своей трехлетней Ирине:

«Последние дни стала петь песенки без слов, случайный подбор слогов, которые только взбредут в голову».[131]

Рыбникова о своем двухлетнем Аде:

«Подолгу болтает набор слов: ванька, ганька, манька».[132]

В моем дневнике о двухлетней Мурке:

«Каждый день приходит ко мне, садится на чемодан и, раскачиваясь, начинает рифмовать нараспев:

Кунда, мунда, карамунда,

Дунда, бунда, парамун.

Это продолжается около часа».

Таких цитат можно привести без конца.

Рифмотворство в двухлетнем возрасте — неизбежный этап нашего языкового развития.

Ненормальны или больны те младенцы, которые не проделывают таких языковых экзерсисов.

Это именно экзерсисы, и трудно придумать более рациональную систему упражнения в фонетике, чем такое многократное повторение всевозможных звуковых вариаций.

Путем величайших (хотя и незаметных) усилий ребенок к двухлетнему возрасту овладел почти всеми звуками своего родного языка, но эти звуки все еще туго даются ему, и вот для того, чтобы научиться управлять ими по своей воле, он произносит их снова и снова, причем ради экономии сил (конечно, не сознавая этого) в каждом новом звукосочетании изменяет один только звук, и все остальные сохраняет нетронутыми, отчего и получается рифма.

Таким образом, рифма есть, так сказать, побочный продукт этой неутомимой работы ребенка над своим голосовым аппаратом, и продукт чрезвычайно полезный: благодаря ему тяжелая работа ощущается ребенком как игра.

Но не следует думать, что рифмованные «свисты и щебеты» двухлетних детей есть самая первоначальная форма детского стихотворства. Нет, еще раньше, еще в колыбели, еще не научась говорить, ребенок восьми или девяти месяцев уже услаждается ритмическим лепетом, многократно повторяя какой-нибудь полюбившийся звук.

Не об этом ли младенческом лепете мы читаем в стихах Бориса Пастернака:

Так начинают. Года в два От мамки рвутся в тьму мелодий, Щебечут, свищут — а слова Являются о третьем годе… Так открываются, паря Поверх плетней, где быть домам бы, Внезапные, как вздох, моря, Так будут начинаться ямбы, Так начинают жить стихом.

В стихи Пастернака, мне кажется, необходимо внести небольшой корректив. В них сказано, будто дети только «года в два от мамки рвутся в тьму мелодий». Между тем это происходит значительно раньше. Правильнее было бы сказать:

Так начинают жизнь стихом,

потому что в начале жизни мы все — стихотворцы и лишь потом постепенно научаемся говорить прозой.

Самой структурой своего лепета младенцы предрасположены и, так сказать, принуждены к стихотворству. Уже слово «мама» по симметричному расположению звуков есть как бы прообраз рифмы. Огромное большинство детских слов построено именно по этому принципу: бо-бо, бай-бай, ку-ку, па-па, дя-дя, ба-ба, ня-ня и т. д., у всех у них такая двойная конструкция, причем вторая часть каждого слова является точным повторением первой. Эти звукосочетания заимствованы взрослыми из детского лепета и, получив от взрослых определенный смысл, снова предоставлены детям, но вначале для каждого ребенка это были просто самоцельные звуки, многократное произнесение которых доставляло ему бескорыстную радость.[133]

Замечательно, что в этих экзерсисах преобладает женская рифма. Почти семьдесят процентов изученных мною рифмованных слов, произносимых детьми до двухлетнего возраста, имеют ударение на втором слоге от конца. Дактилические окончания почти никогда не встречаются. Дочь моя Мура на третьем году своей жизни начала упиваться такими созвучиями:

Биля, биля, унага, унаваляя. Биля, биля, унага, унаваляя.

Раньше этого возраста дактилические окончания были ей недоступны.

А дактилические рифмы приходят к ребенку еще позднее. Лишь в четырехлетнем возрасте Саша Менчинский мог сообщить своей матери:

«— Мама, я придумал рифму: „Каретно-Садовая — здоровая“».[134]

Но сейчас я говорю не о стихах, а исключительно о рифмованных звуках. Зачатки этих звуков наблюдаются уже в младенческом лепете. О них есть последовательная запись у Павловой: когда ее Адику было семь месяцев и одиннадцать дней, он стал повторять много раз: гра-гра-ба-ба-ба… Через пять дней он затянул: аб-лям-лям-ба… Еще через две недели тянет без перерыва: дай-дай-пр-пр-пр… На двенадцатом месяце он уже организовал эти звуки в хорей:

Мама-ма, Мама-ма!

Через три недели у него появились и другие хореи: например, ня-ня-ня. Из этого материала на втором году жизни у него создалось много двухсложных слов, уже санкционированных взрослыми, например: ки-ки — кошка, тук-тук пароход, цо-цо — извозчик, ням-ням — еда, там-там — музыка и т. д..[135]

Каждое такое «ням-ням» является по существу прарифмой. Таким образом, уже в лепоте семимесячных детей можно заметить зачатки рифмованной речи.

Сперва, как мы видели, рифма возникает у детей поневоле: такова структура их лепета. Без созвучий они не могут обойтись. «Батя, ватя, матя, сатя» — это просто легче сказать, так как в каждом из этих слов изменяется лишь один-единственный звук, прочие же можно повторять по инерции.

Но именно поэтому «батя» и «ватя» не являют собою стиха, ибо подлинный стих начинается там, где кончается автоматическое произнесение звуков и начинается смысл.

III. ПА и МА

Эмбрионом такой осмысленной рифмы необходимо, как мне кажется, считать одну неразрывную пару младенческих слов, которая неизбежно возникает в сознании ребенка, растущего в нормальной семье. Я говорю о звуках па и ма.

«Папа» и «мама» — эти два слова являются для ребенка как бы прообразом всех дуализмов и всех симметрии. Прежде чем человеческий детеныш узнает, что в мире есть ночь и день, огонь и вода, белое и черное, низ и верх, смерть и жизнь, он воочию видит, что мир разделен на две части — на папу и маму.

Двухлетний Юрик, желая взобраться на диван, всегда обращается к своей матери с просьбой:

— Мамочка, мамоги.

И к отцу:

— Папочка, папоги.

Ребенок считает законом, чтобы все подобные слова были парными, чтобы всякому звуку па, входящему в состав любого слова, непременно соответствовал звук ма. Одно без другого немыслимо. Когда какая-то женщина сказала при Лиле, что у нее есть мама и мачеха, Лиля спросила:

вернуться

130

В.А.Рыбникова-Шилова, Мой дневник, Орел, 1923, стр. 58, 76, 84, 98, 118, 120. Запись на стр. 84, кажется, искажена опечатками. Я восстанавливаю ее наугад.

вернуться

131

Цитирую по книге Н.А.Рыбников, Словарь русского ребенка, М.-Л. 1928, стр. 56.

вернуться

132

Цитирую по книге Н.А.Рыбников, Словарь русского ребенка, М.-Л. 1928, стр. 72.

вернуться

133

Когда, например, девятимесячный Коля Шилов стал бессмысленно повторять слово «мама» — без всякого отношения к кому бы то ни было, — его бабушка помогла ему осмыслить это слово, указывая всякий раз на маму. «Но, — читаем в дневнике его матери, — как ни учит его бабушка, где мама, он пока еще не знает… и, как попугай, твердит „мама“» (В.А.Рыбникова-Шилова, Мой дневник, Орел, 1923, стр. 43).

вернуться

134

Н.А.Менчинская, Развитие психики ребенка. Дневник матери, М. 1957, стр. 134.

вернуться

135

А.Д.Павлова, Дневник матери. Записки о развитии ребенка от рождения до шести с половиною лет, М. 1924, стр. 27–59.