Заявка на подвиг: Сказочное повествование - Арбенин Константин Юрьевич - Страница 28

Тон, конечно, четвертая голова задает.

— А я вам говорю, — настаивает, — что дополнительное время брать нельзя! Баста! Если этот малый снесет нам еще одну башку, нам полный каюк будет!

— А че ты боисся? — ухмыляется первая. — Пусть сносит — у нас еще в запасе найдутся бошки! Или ты за себя волнуисся?

— Я за общее тело болею! — восклицает четвертая.

— Много на себя берешь, коллега, — вставляет седьмая. — Смотри, как бы пупок не расшнуровался.

— А расшнуруется — всем лихо будет, — вставляет десятая, — пупок-то общий!

— Ребята, давайте жить дружно, — ратует троечка. — У нас столько общего! Все ж таки на одной платформе стоим! Из одного места все ж таки произрастаем!

— Эй, там, на галерке, — голосит восьмерка, — сопливым слова не давали!

Тут четвертая голова как гаркнет на всех, даже огня в слова свои подпустила:

— Дураки пупырчатые! Вы подумайте мозгами своими — головы вы или что! Сейчас нас осталось восемь, это уже не одиннадцать, а значит, мы уже свою исключительность потеряли!

— Исключительность не в количестве, а в качестве, — возражает вторая. — Как говорил наш дедушка: не имей сто голов, а имей сто рабов!

— Это ты другим объясняй, чулок кожаный, — продолжает четвертая. — Не знаю, как там качество, а с таким количеством нас из красной книги завтра же вычеркнут. И рабы все разбегутся тотчас: зачем им безголовый хозяин!

— Теряем головы, коллеги! — голосит пятая голова. — И какие головы! Лучшие!

Остальные шикают на нее — хотят дослушать, что четвертая скажет.

— И выходит, коллеги, что если мы еще одной башки лишимся, то будет нас всего семеро. А семиголовый дракон — это, коллеги, все равно, что полосатая зебра. Общее место, посредственность, понимаете? Каждый второй дракон в королевстве — семиголовый. И лишат нас всех привилегий, снимут с нас все льготы и спецдотации, отнимут кредиты и гранты! Как мы будем жить? На что?

— Отнимут у нас грантЫ, и будут нам всем — кранты! — заливается в истерике пятая.

— А шеи? Шеи не в счет? — в отчаянии спрашивает третья.

— Шея без головы права голоса не имеет и интеллектуальной ценностью не считается! Вот посадят к нам на свободные шеи кого-нибудь со стороны, заставят их гнуться в три погибели — вот тогда вы мои слова попомните! Пожалеете тогда, что головами-то разбрасывались направо и налево! Но поздно будет.

— А сейчас? Сейчас еще не поздно? — спрашивает пятая и, не дожидаясь ответа, начинает громко-громко рыдать.

Барон Николай расхаживал взад-вперед перед разинутой пастью пещеры и от долгого ожидания перестал прислушиваться к тому, что происходит внутри. И когда он стал уже думать совсем о другом (а у него было сегодня, о чем подумать), из недр скалы раздался шум. Несколько призраков выпорхнуло, проскользнуло мимо рыцаря и выстроилось двумя прозрачными рядками вдоль воображаемого поля. Барон Николай подбежал к мячу и оглянулся на оруженоску. Та кивнула — обеспечила свою поддержку. Рыцарь улыбнулся ей напряженно и, встав в спортивную стойку, приготовился к худшему.

Некоторое время опять не слышно было никаких звуков, только шушукались в скалах призраки. Потом, наконец, из темноты пещеры раздался гулкий цокот и трое бледных, испуганных футболистов устало вышли на поляну. Солнечный свет ослепил их, и они долго еще щурились и закрывали глаза руками, прежде чем разглядели барона Николая и его оруженоску.

Вслед за тем появились еще двое футболистов и вратарь, затем из пещеры вышли еще пятеро: трое вели под руки двух последних — самых изнемогших. Все одиннадцать «телемасиков» были налицо. Они стояли возле пещеры, щурились, как байбаки, и все еще не могли поверить, что их уже не собираются съедать.

Барон Николай радостно поглядел на донью Маню. Та в ответ чумазо улыбнулась.

Вслед за футболистами выпорхнули еще несколько призраков. Один из них подплыл к барону Николаю и протянул ему какую-то бумагу.

— Распишитесь в получении, — любезно попросил призрак.

Рыцарь пробежал глазами список из двенадцати фамилий, последняя из которых была зачеркнута.

— Э, нетушки, погодите с автографами, — рыцарь решительно замотал головой и отстранил бумагу. — Только полная и безоговорочная капитуляция! Аллес капут, ферштейн? Ну-ка, прозрачный, веди меня к своему шефу.

И он, слегка подтолкнув бесплотного слугу, двинулся в пещеру. Призраки попытались было преградить рыцарю дорогу, но он прошел сквозь них и очень скоро очутился в опочивальне Спартака Динамыча — огромном, тускло освещенном факелами гроте. Драконья туша сидела спиной ко входу и неровно сопела в четырнадцать ноздрей (у одной из оставшихся голов был насморк, и она дышала ртом). Барон Николай для начала присмотрелся к месту: не очень-то благоустроенно жил Спартак Динамыч, по-звериному жил — одно слово, неорганизованный дракон!

— Ну что это за дела, твое беззаконие! — заговорил рыцарь. — Я тебя там жду, а ты тут осел…

— Чего тебе еще надо? — дракон повернул в его сторону пятую голову.

— Как чего! Отпустил футболистов — молодец, это честно и по-спортивному, хвалю и восхищаюсь. Но уж давай начатое дело до конца доведем: как я, по-твоему, их обратно доставлять буду? Завтра уже матч, а они на ногах едва держатся. А у меня, между прочим, один конь на всех! Короче, транспорт давай, твое беззаконие, сумел утащить, сумей и…

Он вдруг осекся и прислушался к драконьему сопению.

— Ты чего, твое безголовие, плачешь, что ли?

Дракон вместо ответа подвел вторую голову к одному из призраков.

— Володя, — приказал, — вызови им летучих обезьян за наш счет — пускай подавятся. И чтоб побыстрее, чтоб духу их человечьего здесь больше не было.

Призрак поклонился и упорхнул. Дракон больше на рыцаря не смотрел, но чувствовал спиной, что тот все еще стоит позади него с открытым от удивления ртом.

— Иди, победитель, — всхлипнул Спартак Динамыч сразу тремя ртами (на нервной почве у него синхронизация какая-то проявилась), — не стой за спиной, а то ведь мы не вытерпим — спалим тебя ненароком.

— А чего ж сразу не спалил? — спрашивает рыцарь — не нагло уже, а озадаченно. — Духу не хватило? Или на ужин приберечь хотел? А может у тебя того — благородство кое-какое в закромах осталось? Как атавизм, а?

— Много ты понимаешь в атавизмах-то, — ступенчато всхлипнула пятая голова. — Мы, может, с детства о настольном футболе мечтали. Мы, может, триста лет только и жили этим. Мы, может, и наиграться-то не успели вдоволь, а теперь — и без футбола, и без лучших голов осталися. Может, мы вообще первый раз в жизни мяч пинали, может, мы преимущественно болельщик! У нас, может, столько болезней, что и признаться совестно! Может, нам жить осталось лет сто семьдесят пять от силы! А ты нас — как щенка, в сухую, на корпию расщипал!.. Смял ты нас, победитель, бессовестно втоптал в самую глухую безнадегу. Мы теперь сами себя не понимаем, сами с собой договориться не можем. Покусали вон друг друга! Стыдно, ей богу… Браконьер ты живодерский — вот кто ты после этого! Уходи прочь, гость непрошеный, видеть тебя не желаем.

Барон Николай замычал, как бы не умея выдавить из себя подходящие слова.

— Так я ведь…

— Иди, прошу тебя, — говорит пятая.

— Только ты это… — вдобавок жалобно попросила седьмая, — ты… дамочке своей, про то, что видел здесь, не рассказывай, будь человеком.

И зарыдал горячими струями — будто шестнадцать труб в подвале прорвало.

Рыцарь не стал ничего больше говорить, повернулся и пошел к выходу. В душе его что-то протяжно заныло, какой-то печальный фагот заиграл. Он подумал: «Вот тебе и чудище — обло, стозевно, но уже не озорно и не лаяй.» И еще сейчас ему вспомнились слова своего старого наставника кентавра Сандалетова, слышанные еще в ученическую пору. «Первая седина, — сказал тогда Сандалетов, — ударила мне в бороду, когда я увидел своего лютого врага побежденным и плачущим. Нелегкое зрелище…»