Павана - Робертс Кит - Страница 50

Развязка наступила лишь вечером, когда для гостей из Лондониума был накрыт ужин в Большом Зале. Дворец повеселел от множества зажженных ламп, слуги с запасом свечей стояли наготове и заменяли в канделябрах уже сгоревшие. Миледи хотела было включить электричество, но в последний момент сенешаль предостерег ее от подобного опрометчивого шага: его преосвященство никогда не согласится вкушать трапезу под столь открытым свидетельством ереси. Поэтому электрические лампочки благоразумно убрали на крышу, а все выключатели скрыли драпировками, не оставив и следа от вольнодумства Эленор. Она воссела на помосте — в кресле, где сиживал ее отец; сенешаль — по правую руку, начальник артиллерии — по левую. Напротив, за нижними столами, сидели клирики из свиты архиепископа и несколько допущенных в крепость офицеров.

Ужин проходил чинно и спокойно, пока его преосвященство сочувственно не затронул в разговоре раннюю смерть матери ее милости. Начальник артиллерии даже подавился и поспешил сделать вид, что просто закашлялся. Ни для кого в замке не было секретом: для хозяйки нет темы болезненнее. От чрезмерного волнения Эленор выпила слишком много вина и потому легко попалась на удочку.

— Да, милорд, есть чему посочувствовать, — сказала она. — Если бы врачу было дозволено помочь моей матери, быть может, она и сейчас была бы жива. Я читала, что некогда вы, римляне, были смелее: сам Цезарь появился на свет благодаря тому, что его матери вскрыли утробу. А нынче вы объявили кесарево сечение богопротивным!..

— Позвольте, миледи!..

— А еще я слышала, — слегка икая от выпитого, продолжала Эленор, — будто есть такие газы, вдыхание которых отключает на время все чувствования тела и мозга, так что не страшна даже жесточайшая боль, а потом просыпаешься как от сна; но папа Павел I решил, что это-де унижает человека, что боль насылается Господом как напоминание о священном долге в сей юдоли слез… А еще, говорят, существуют вещества, которые при распылении уничтожают саму заразу в воздухе… Однако же наши врачи по сию пору не моют рук даже перед операцией! Следует ли из этого, что лучше умереть в святости, нежели жить в ереси?

Его преосвященство от возмущения даже вскочил.

— Да будет вам известно, миледи, ересь живет во множестве форм и в каждом из нас; но вы, похоже, — гнездилище невероятного количества ереси. Если бы не безмерное великодушие папы Иоанна…

— Великодушие? — перебила его Эленор. — Кто смеет говорить об этом прекрасном чувстве? Вы явились с миссией, не имеющей ничего общего с великодушием! Мнится мне, церковь давным-давно позабыла значение этого слова. На месте папы Иоанна я лучше распродала бы дворцовые гобелены, но не стала обирать своих голодающих подданных в другом островном государстве, пусть даже это неграмотные идиоты.

Разумеется, архиепископ не мог снести подобного двойного оскорбления: прямого выпада против его повелителя и Церкви, а также отнесения его персоны к идиотам, по словам Эленор, населяющим Англию. С лицом, налитым кровью, он бухнул кулаками по столу — но именно в этот момент в зал вбежал паж-сигнальщик и с поклоном поднес хозяйке поднос, на котором лежал сложенный лист бумаги. Эленор рассеянно пробежала глазами текст записки, перечитала внимательней и передала ее сенешалю.

— Сядьте, милорд, — обратилась она к разбушевавшемуся гостю, — и отдышитесь. Это послание только что пришло, так пусть же его выслушают все присутствующие.

Архиепископ бессознательно метнул взгляд в сторону окон — за задвинутыми занавесями была ночь; как и все остальные, он знал, что сигнальщики зажигают факелы на семафорных крыльях только в случае сообщения чрезвычайной важности. Сенешаль встал, слегка поклонился присутствующим высоким сеньорам.

— Милорды, — произнес он, — позвольте уведомить вас, что, озабоченный благополучием своего западного края, его величество король Чарлз сегодня милостиво сложил с нас обязанность выплаты того, что мы должны Риму. Кроме того, он подтверждает права леди Эленор на замок и прилежащие земельные владения. В знак своего особого доверия он направляет в Корф из вулвичского арсенала пушку под названием «Ворчунья» со взводом королевских солдат, а также кулеврину «Князь мира» из Иски и полукулеврину «Покорность» — с потребными боеприпасами…

Последние слова потонули в аплодисментах нижних столов. Сидевшие там дворяне разразились здравицами, ликовали и чокались деревянными кружками. Сенешаль поднял руку, призывая к вниманию.

— Его Величество, — продолжил он, лукаво моргая, — требует незамедлительного возвращения его преосвященства архиепископа лондониумского, где бы тот ни находился, для срочного обсуждения ситуации, сложившейся в государстве.

Архиепископ хватал воздух ртом. Эленор откинулась на спинку кресла, отирая пот с лица и понимая, что играла со смертью и выиграла.

— А ведь он про это знал, — незаметно прошептала она сенешалю, благо в зале стоял страшный шум. — Здорово мы прижали ему хвост. Впрочем, он постарается отыграться…

Две пушки прибыли в срок, но полукулеврина «Покорность» при перевозке безнадежно завязла в болоте, что позже обогатило местный язык присловьем: «О какой покорности вы толкуете, она ж потеряна восточнее Лакфордских озер!..»

После прибытия пушек какое-то время леди Эленор дышалось свободнее: от настоящего приступа они защитить не могли, но как символ весьма подняли боевой дух ее челяди. Между тем замок признавался одним из самых неприступных в стране; именно об этом завела разговор ее милость холодным вечером месяц спустя после выдворения депутации клириков с архиепископом во главе. Кутаясь в плащ от пронизывающего ветра с моря, она мерила шагами второй внутренний двор. Подле «Ворчуньи» Эленор остановилась и пробежалась пальцами по холодному казеннику. Сенешаль стоял рядом.

— А скажите мне, сэр Джон, — задорно спросила она, — как поступил бы римский духовный отец, если бы Чарлз не избавил нас от того чертова налога? Стал бы он из-за тощей пшеницы в наших амбарах связываться со мной и с этой чугунной лапочкой — с двумя девственницами, которые еще не пролили крови?

Сенешаль неспешно взвесил в уме все «за» и «против», его миндалевидные глаза деловито скользнули по зубчатым стенам, хотя в густых сумерках мало что можно было различить.

— Разумеется, Эленор, — сказал он (никто другой не мог бы позволить себе такую фамильярность), — его святейшество стоял перед великим соблазном поставить нас на колени. Хотя бы потому, что прости он нам такое открытое неповиновение, и в один прекрасный день вся страна восстанет. К счастью, узел был вовремя разрублен, так что вы можете радоваться Рождеству и хорошо поразвлечься с друзьями отца, которые прибудут навестить вас в Корфе.

Ее милость окинула взглядом хозяйственные постройки, мрачно громоздившиеся в темноте, и слабо светящиеся окна в жилых домах, где ее подданные заканчивали ужинать или ложились спать. Там и тут более яркие огни указывали на места, где горело еретическое электричество, производимое генератором. Порывы ветра доносили временами шум самого аппарата.

— Ну, слава Богу, — сказала она, зябко ежась, — коровы в стойлах, лошади в конюшнях, машины в гараже — все укрыто от холода… Держу пари, мастер Гвильям сейчас опять жжет торф под своим блоком цилиндров — боится, как бы их мороз не прихватил… вот увидите, в один прекрасный день он спалит замок… Что ж, сэр Джон, мы неплохо подготовились к зиме, а до весны нас никто трогать не станет.

Он ждал с серьезным выражением лица. Эленор полуобернулась к нему, словно в ожидании его реплики; потом нетерпеливо отбросила с лица раздуваемые ветром пряди волос.

— Я не обманываюсь, — сказала она. — Да и вы, не сомневаюсь, все понимаете. Его преосвященство никого не провел своими улыбочками, благословениями и отеческими советами. Ведь в будущем году Чарлз отплывает в Новый Свет, да?

— Совершенно верно, госпожа.

— Все мерзавцы при дворе останутся без узды, а папские псы разбегутся по стране, вынюхивая, где и какие гнусности можно сотворить, дабы получше выслужиться. Несомненно, начнут с нас, потому что мы имели дерзость показать зубы и не были за то наказаны. Они не упустят случая поквитаться! У папы Иоанна длинные руки, но память его и того длиннее!