Цветок греха - Робертс Нора - Страница 64

– Бывает, – ответил Мерфи, еще крепче сжимая ей пальцы.

– Она узнала, что он женат. Что у него дети. Понимала, что поступает плохо. Это и правда плохо. Я не могу думать иначе.

– Они оба заплатили немалую цену. Разве не так?

– Да, это так. Я много думала об этом. Но мне… – Она осеклась, потом заговорила снова: – Мне было гораздо легче, когда я не знала, что он любил ее, а она его. Не имела понятия, каким человеком он был, каким отцом… Каким мог быть и для меня, если бы все повернулось по-другому. Но у меня уже был отец, которого я знала с детства, который любил меня. И я любила его! – добавила она с ожесточением. – И люблю.

– Ты вовсе не должна меньше любить одного человека из-за любви к другому, – попытался успокоить ее Мерфи.

– Не знаю. – Она покачала головой. – Разве тем самым я не предаю кого-то одного из них? Не проявляю неверности? Может, оно не совсем правильно и разумно, но для меня так. Я не хочу, чтобы у меня были глаза Тома Конкеннана! – В голосе у нее послышались слезы. – Не хочу, чтоб его кровь текла во мне! – Она вырвала свою руку, прижала ко рту. – В ту минуту, когда мать рассказала мне об этом – понимаешь, Мерфи? – в ту самую минуту я словно лишилась чего-то важного. Как если глядишь в зеркало и вдруг видишь там не себя, а кого-то другого. И ты роняешь его, и оно разбивается на сотни осколков, которые не слепить.

Он погладил ее по голове.

– А что теперь ты в нем видишь, если смотришь?

– Оно… оно треснуло. Я вижу в нем себя, однако не совсем такой, как была. И боюсь, что такой уже никогда не увижу. – Она подняла к нему голову, в глазах была безысходность. – Из-за меня она потеряла семью, в которой родилась. Столкнулась с позором, с одиночеством. Из-за меня вышла замуж за человека, которого не любила. – Она отерла слезы тыльной стороной ладони. – Знаю, со временем она полюбила его. Ребенок все это чувствует, когда речь идет о его родителях. Но все равно она никогда не могла забыть Тома Конкеннана, выбросить его из сердца. Даже перед смертью вспоминала эти скалы и дождь и как увидела его два с лишним десятка лет назад.

– А ты бы хотела, чтоб она забыла?

– Да, хотела. Хотя ненавижу себя за это. Потому что в этот момент думаю не о ней и не о моем отце – о Колине, – а только о самой себе.

– Не суди себя слишком строго, Шаннон. Ты не заслуживаешь такого осуждения. Ведь для тебя это было как снег на голову.

– Ты не представляешь, какая спокойная, даже безмятежная, была у меня жизнь в семье. Как меня любили, уважали, оберегали. Надежный дом, хорошие школы, хотя их было несколько. И главное, спокойствие, твердая основа в семье, и в то же время почти никакого давления на меня, не говоря уж о насилии. А теперь оказывается, все держалось на лжи, на обмане. Это вызывает порою такую злость, которой я сама боюсь и за которую ужасно стыдно.

– Ты наговариваешь на себя, дорогая, – сказал он тихо, но она хорошо слышала его сквозь шум ветра, потому что его губы были возле ее уха. – Тебя мучает не злость, а всего-навсего печаль.

– Но как от нее больно!

– Да, дорогая. Потому что она теснит сердце. – Он крепче обнял ее и повернулся так, чтобы видеть перед собой одно лишь море. – Как прекрасно тут, правда? На самом краю земли. Когда-нибудь, довольно скоро, ты принесешь сюда свои кисти и краски и нарисуешь то, что чувствуешь.

– Не знаю, смогу ли. Здесь так много воспоминаний. Здесь призраки прошлого. – И оттого что она заговорила об этом, ей захотелось узнать подробности о вещих снах Мерфи, и она, набравшись смелости, спросила: – Ты говорил, что видел во сне всадника на белом коне и женщину. Это правда?

Не отрывая глаз от неспокойного океана, он медленно начал говорить:

– Чистая правда. Сначала – очень смутно, когда еще был мальчишкой. Потом видение повторилось, оно было более ясным. Это случилось после того, как я нашел ту медную пряжку в каменном кругу. А яснее всего – когда впервые увидел тебя на кухне у Брианны. Когда ты посмотрела на меня глазами, которые я уже видел раньше.

– У Тома Конкеннана?

– И у него тоже. Но те глаза – я говорю о моих видениях – были спокойными. В твоих же я сразу увидел боль, гнев и страсть. Поэтому я так глупо вел себя в первое время. Мне было не по себе.

– Человек так устроен, что поддается разным влияниям, – медленно, стараясь быть спокойной, заговорила Шаннон. – На него действует атмосфера тех мест, где живет, люди с их нормами жизни, характерами. Ну и, конечно, многое другое, не всегда известное и понятное нам. А в общем… – Она стала говорить быстрее. – В общем, в жизни много чудес или того, что мы называем так, до тех пор, пока не разберемся в них. Но тогда появляются новые чудеса.

– И лишают нас спокойствия.

– Да. Когда я только приехала сюда, я почувствовала… ощутила что-то такое…

– Тревогу? – подсказал он. – Смятение?

– Что-то странное и в то же время знакомое. С первого же дня меня мучили видения. Бушевала буря. – Она снова вспомнила свой самый первый сон на новом месте. – Холодные молнии через все небо. Словно ледяные копья. Земля, твердая от мороза.

И хорошо слышен топот копыт. Еще до того, как появился всадник на коне…

– И ветер раздувает ее волосы, – подхватил Мерфи. – А она ждет. И он видит ее, и сердце его стучит громче, чем копыта коня.

Продолжая вглядываться в даль, обхватив руками плечи, она пробормотала, словно разговаривая с океаном:

– А еще было так. В небольшой темной комнате горит очаг. Женщина отирает ему лицо влажным куском материи. Он без сознания. У него лихорадка из-за многочисленных ран.

– Он знает, что умирает, – продолжил Мерфи, – и только ее рука, которую он сжимает в своей, удерживает его в этой жизни. И еще звуки голоса, запах волос и кожи.

– Но он останется жив. – Шаннон глубоко вздохнула. – И видела потом, как они любили друг друга при свете костра, в каменном кольце. Смотрела и ощущала себя на ее месте. А потом проснулась как в огне, желая только тебя! – Она круто повернулась к нему. – Все! Больше не будем об этом говорить.

Его удивил ее внезапно гневный тон.

– Скажи, чем я тебя обидел? Чем восстановил против себя? – недоумевал Мерфи. – Что с тобой?

– Не знаю.

– Но все-таки что я сделал? – настаивал он.

– Говорю, что не знаю! – Шаннон почти кричала. – А если бы знала, все равно не сказала. Здесь не мой мир, Мерфи, и не затягивай меня в него. Он для меня чужой. Не настоящий. Пойми это!

– Почему ты дрожишь?

– Не хочу больше говорить об этом! Думать. Это сводит меня с ума!

– Шаннон…

–Нет.

В полном отчаянии Шаннон судорожно поцеловала его, стараясь прекратить все разговоры.

– Этого не всегда достаточно, чтобы успокоиться, – Мерфи помрачнел. Поцелуи Шаннон никогда не оставляли его равнодушным, но на сей раз он даже не сделал попытки обнять ее.

– Другого способа у нас сейчас нет. Поедем обратно, Мерфи! Поедем к тебе, и мы найдем способ, как утешиться.

Грей увидел грузовик Мерфи на дороге к дому и, радостно замахав рукой, остановил. Заглянув в кабину, он сразу почувствовал что-то неладное. Там царила какая-то напряженная атмосфера. Больше того: он понял, что Шаннон только недавно плакала, хотя она всячески старалась не показывать этого.

Он выразительно взглянул на Мерфи, как бы желая сказать: понимаю и сочувствую, но не одобряю тех, кто доводит женщину до слез.

Вслух же он произнес совсем другое:

– Я только что от тебя, Мерфи. Брианна забеспокоилась, что у вас никто не отвечал на телефонные звонки, а ведь мы собирались съездить в галерею Рогана.

– Я попросила Мерфи свозить меня на Луп Хед, к океану, – объяснила Шаннон чуть дрожащим голосом.

– А как насчет галереи?

– С удовольствием. Ты сможешь поехать? – повернулась она к Мерфи.

– У меня кое-какие дела. Если часа через два, то присоединюсь.

– Договорились, – обрадовался Грей. – Мегги и ее маленький бандит тоже поедут, а Роган будет ждать на месте.