Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 39

Лицо Хельмига исказилось болезненной гримасой. Он начал сквозь зубы, а потом дошел до истерики:

— Негодяи, они хотят моей крови, потому что я умнее их… Ха-ха-ха… Я плюю на третий рейх, слышите? Эти головорезы собирались меня убить, как собаку… Да, да, потому что я хотел жить, как человек. Скажу вам, скажу откровенно… У меня в Мюнхене есть брат. Он служил в банке и состоял в руководстве одной из организаций социал-демократической партии. Я никогда не занимался политической деятельностью — зачем, к чему? Брат по глупости или по легкомыслию недооценил силы нацистов и активно против них выступил. Его арестовали. Не будь этого, они бы меня никогда не завербовали. Что мне оставалось делать? На одном из вечеров в нашем консульстве мне передали письмо моего брата Эрнста. Он с мольбой писал о том, что я могу вызволить его из беды, если соглашусь на условия господина, передавшего письмо. Если я отвергну эти условия, дорогой ценой заплатит он, его семья, возможно, и наш старый отец, потому что в рейхе знают о выступлениях брата против нового порядка. Если я их приму, то и мне на родине будет обеспечено безбедное будущее. Брат пришел к выводу, что национал-социалисты завоевали большинство немецкого народа и превратят Германию в цветущую великую державу. Долго я колебался и все-таки под давлением семейных привязанностей согласился, принял условия и продал душу дьяволу. Брата, правда, выпустили из тюрьмы, но меня… меня взяли за горло. Вот так… Вот так всё и было…

Хельмиг прерывисто дышал, кашлял, хрипел. Курилов слушал с напряженным вниманием. Он подал ему стакан воды. Хельмиг выпил и немного спокойнее, хотя по-прежнему волнуясь, продолжал:

— Я говорю вам об этом без свидетелей. Значит, потом могу отказаться от своих слов, и никто ничего не докажет… Не кивайте так головой, это меня раздражает… Если вы говорите правду и Хельми действительно мертва, то для меня игра проиграна. Да, я нашел тайник под сараем. Блохин никогда о нем не говорил, а потом, когда я узнал о драгоценностях, тщательно их охранял. Это меня и разожгло. К тому же именно тогда я понял, что он работает на кого-то еще. Иначе откуда у него столько английских денег? Драгоценностей в подвале было много! Говорят: украсть у грабителя — значит, списать половину своих грехов. Вот я и решил, что драгоценности, взятые в подвале, не очень отяготят мою совесть. Зато они вполне смогут обеспечить приличное существование в какой-нибудь стране. Вы можете сказать, что тем самым я бросил брата с семьей к дьяволу. Ошибка, большая ошибка. Браг со всей семьей и отцом живет сейчас в Швейцарии, он писал из Цюриха, письмо у меня на квартире. Выехать из Мюнхена ему помогли старые связи. Немецкий государственный банк имеет в Цюрихе свою клиентуру, и дальновидные акционеры безукоризненно «арийского» происхождения используют любой случай, чтобы перевести туда свои капиталы. Возможно, им и там понадобились надежные люди — выбор пал на моего брата. Он теперь уже в безопасности, а я должен трястись от страха, ожидая, что однажды защелкнется замок и я окажусь в клетке. Сокровища, спрятанные в лесном сарае, были для меня как дар небес; я увидел в них руку судьбы: иди, возьми и уезжай!

— Гм, — отозвался Курилов, — а вам не пришло в голову обратиться к нам? Это был бы честный поступок человека, который утверждает, что ненавидит гитлеровцев и служит им только по принуждению. Вы бы облегчили свою вину, с вами бы ничего не случилось, вы могли спокойно продолжать у нас работу. Но для вас важнее были драгоценные камни и золото, которые, между прочим, принадлежат нашему государству. Вот так! И вы захотели с их помощью обеспечить безбедную жизнь за границей. Вы ведь сами об этом сказали, не правда ли?

Хельмиг заморгал глазами, мотнул головой и, не отвечая на вопрос Курилова, тихо продолжал:

— Я медлил с отъездом и влип в историю с этой проклятой охотой. Ведь мне было приказано завязывать знакомства с представителями разных национальностей, входить в их общество, поэтому я и поехал с вашими друзьями… Но я не предполагал, что вы меня повезете в Лобаново, а о том, чтобы я не ездил, меня предупредили слишком поздно: письмо Купфера Хельми передала в машине. Это была роковая ошибка. Ночью появился Блохин, который дня за два до этого обнаружил, что в его складе недостает некоторых «мелочей». Он не ошибся и шел ко мне наверняка. Дело в том, что в подвале под лесным сараем я курил сигару и бросил от нее этикетку. Это меня и выдало — никто из нашей группы, кроме меня, не курил сигар «Шиммельпфенниг». Блохин, угрожая, требовал, чтобы я вернул взятые мной драгоценности, но и я пригрозил выдать его за сотрудничество с англичанами. Такой грех можно искупить только смертью. Блохин слишком хорошо знал, что его ожидает, и предложил пойти на мировую: за мое молчание он соглашался отдать половину драгоценностей, взятых мною. Я сказал, что подумаю до утра. Дальше вы знаете, утром свидание не состоялось, вместо него Блохин послал свинцовое поздравление, которое едва не свело меня в могилу. По вполне понятным причинам я и словом не обмолвился о том, что знаю, кто в меня стрелял…

Хельмиг ненадолго замолчал, облизал пересохшие губы и, выпив воды, продолжал:

— Я был столь неосторожен, что оставил эти драгоценности в своей квартире. Правда, я их хорошо запрятал, но вы знаете наших людей: они найдут иголку в стоге сена. Когда я в больнице пришел в себя, моей первой заботой было увезти клад. Благодаря любезности здешнего персонала мне удалось связаться с Хельми, которой я это и поручил. Однако неожиданно у меня появился фон Лотнер. В деятельности нашей группы…

— Вы имеете в виду разведывательную деятельность? — прервал его Курилов.

— Скажем так: информационную, это звучит лучше, не правда ли?

— Дело не в названии, а в сути, — быстро сказал Курилов. — Продолжайте!

Хельмиг нервно вытер пот на лбу, снова облизал высохшие губы:

— Фон Лотнер, как обычно, был краток. Он ради проформы поинтересовался состоянием моего здоровья и, не дождавшись ответа, обрушился на меня с бранью. Во-первых, я не подчинился приказу не ехать на охоту, во-вторых, присвоил клад, который следует передать рейху. Это, конечно, была наглая ложь, потому что тогда ночью Блохин вне себя от злости проговорился, что я украл его семейное и церковное имущество, которое ему удалось сохранить от Советов. А тут вдруг оказывается, что клад принадлежит немецкому рейху! Нет, сказал я, не считайте меня дурачком, господин Лотнер. Вы хотите сами вместе с Шеллнером присвоить драгоценности. Их в подвале еще осталось много, можете сами взять. Блохин, возможно, вас благословит на это святое дело. Лотнер проклял меня и ушел, не забыв пообещать со мной рассчитаться. О, в этом я не сомневался и решил, как только смогу, покинуть СССР, перебраться сначала в Финляндию, потом в Швецию.

Я очень боялся за драгоценности, Лотнер и Шеллнер вполне были способны выманить их у Хельми. Они не спускали с нее глаз, выследив, что она часто ко мне приходит. Однажды ее навестил Бушер. Он работает здесь, в Ленинграде, на судостроительном заводе. Я его знаю очень поверхностно… Придя к ней, он, между прочим, вел речь обо мне и предупредил, чтобы она со мной или самостоятельно ни в какие комбинации не входила, потому что я попал к Лотнеру в «черный список». Хельми это испугало, а я посоветовал ей потихоньку исчезнуть. Просить визу на выезд из СССР было бессмысленно, потому что на границе наверняка бы обнаружили драгоценности. Оставался лишь путь нелегальный. Ну, что ж, скажу вам и то, что у Хельми есть знакомые в Карелии и в Финляндии, в Хельсинки у нее сестра. Они должны были ей помочь. Конечно, это было рискованно, но в определенных ситуациях человек решается на все… Можно, я не буду продолжать? Мне бы не хотелось помочь ее друзьям познакомиться с окнами за решеткой… Курилов усмехнулся.

— Вы очень внимательны к своим помощникам.

— Спасибо за признание, — сказал Хельмиг. — До смерти себе не прощу, что я Хельми… подверг опасности! Она согласилась, тем более что дальнейшую жизнь мы решили продолжать вместе. Ее знакомство с Шервицем было лишь случайным эпизодом…