Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 46

— Здесь, — отозвалась блондинка и сделала шаг вперед.

— У вас есть на собаку разрешение ветеринарного врача?

— Разумеется, — ответила она и показала справку.

— Спасибо. Вот ваш паспорт. Теперь, пожалуйста, пройдите таможенный досмотр.

Адель Дюрхаузен не спеша подошла к длинному столу и остановилась у четырех больших новых чемоданов. В таможенной декларации чемоданы были записаны как багаж до Берлина. Таможенник попросил, чтобы она их открыла, внимательно осмотрел содержимое, возбудив своей дотошностью нетерпеливость хозяйки вещей. Она дожала, плечами, повернула голову и выразительно откашлялась. Таможенник не обратил на это никакого внимания; выложив все вещи на стол, он приподнял один чемодан, перевернул его и постучал пальцем по дну.

— Зачем вы… так… делаете? — раздраженно спросила на ломаном русском языке Адель Дюрхаузен.

— Чемодан мне кажется слишком тяжелым, — спокойно ответил таможенник.

— Я покупаю только солидные вещи, — заметила блондинка.

Таможенник промолчал и стал складывать вещи в чемоданы. Затем он повернулся к своему коллеге и что-то ему тихо сказал. Другой таможенник предложил Адели Дюрхаузен пройти вместе с ним в канцелярию.

— Это еще зачем? — удивленно спросила элегантная госпожа.

— Не торопитесь, все узнаете. Пожалуйста, сюда, направо, — спокойно сказал таможенник.

В канцелярии ее ждала новая неожиданность. Вежливо пригласив сесть, начальник без всяких предисловий спросил, какие вещи она везет через границу.

— Те, что видел ваш сотрудник…

— А те, что он не видел?

— Не понимаю вопроса, — нервно поеживаясь, заявила молодая женщина и подняла к начальнику свое красивое лицо, как бы говоря: ты только на меня хорошо посмотри!

— Возможно, поймете лучше, если я напомню о вещах господина фон Лотнера.

Адель широко раскрыла глаза и была так поражена, что не могла вымолвить ни слова. Но чтобы скрыть свое невольное удивление, она вынула из сумочки платок, откашлялась и вынудила себя к улыбке:

— Бог мой, это же смешно! Он просил передать своей знакомой в Берлине две норковые шкурки.

— И ничего другого? — спросил начальник.

— Ну еще кое-какую мелочь, о которой и говорить не стоит, — небрежно бросила Адель.

— На мой взгляд, ваше утверждение расходится с правдой.

— Ваши взгляды меня не интересуют, — смело, почти дерзко сказала женщина и отвернула лицо, поняв, что ее игривый взгляд ни на кого не действует.

— Однако они имеют самое прямое отношение к моим служебным обязанностям. Если вы не намерены говорить правду, я буду вынужден вас обыскать.

— Это оскорбление для представительницы немецкого рейха. Я категорически протестую! — повысила голос дама с собачкой.

— Никто не запрещает жаловаться, однако придется подчиниться. Таможенные правила одинаковы всюду, не исключая даже Германии. Пригласите товарища Новикову, — приказал начальник.

Вошла сотрудница таможни. Адель нехотя встала и робко сказала:

— Может быть, передумаете? Ведь это же скандал!

— Идите, пожалуйста, — вежливо, но решительно сказал начальник.

Дюрхаузен покачала головой, взяла пуделя и вышла.

Обыск Адели ничего не дал. Вернувшись в канцелярию, она потребовала составить протокол:

— Я должна приложить его к жалобе, — заявила она и собралась уходить.

— Минуточку, — задержал начальник.

— Что еще?

— Меня заинтересовал ваш песик, точнее его «одежда».

— Даже собаку не можете оставить в покое? Не трогайте ее!

— Хорошо, не тронем. Только посмотрим ее «одежду».

— Пудель очень нежный, он не привык к русским морозам. У нас и климат, и таможенники теплее…

— Снимите, пожалуйста, с собаки «жилетик».

— Я протестую… У меня все бумаги в порядке!

— Тем более непонятно, почему вы возражаете…

— Я же вам сказала: считаю это оскорбительной придиркой… — зло зашипела она, хотя в ее голосе уже чувствовалась безнадежность, и крепко сжимала под мышкой своего маленького пуделя, не давая таможенникам снять с него «жилетик».

Терпению начальника пришел конец. Он встал, оперся руками о стол и повысил голос:

— Нарушение государственных правил…

Дюрхаузен задрожала и выпустила пса, который радостно соскочил на землю, но, когда таможенник хотел его взять, оскалил зубы и зарычал.

— Ну, ты, герой, — засмеялся таможенник. У него, конечно, был богатый опыт. Ловким движением сильных рук он снял «жилетик» с собаки и передал его начальнику.

Дюрхаузен сразу затихла, покраснела и уставилась на руки, которые ощупывали «жилетик». Ее накрашенные губы сжались так, что образовали одну черту.

— Распорите-ка, там что-то твердое, — приказал начальник таможеннику. Тот осторожно вспорол «жилетик», прошитый ватином. Что-то заблестело, и в руках оказался большой сверкающий камень.

— Вот так одежка! — удивленно протянул таможенник.

Через минуту весь «жилетик» был распорот, и на столе оказалось его содержимое: двадцать шесть больших драгоценных камней и двадцать четыре поменьше.

— Вот где, оказывается, собака зарыта!.. — по-немецки сказал начальник и посмотрел на Адель. Он хотел что-то добавить, но в этот момент пришел таможенник и сообщил о результатах подробного осмотра чемоданов: металлические уголки всюду были из чистого золота, замаскированного под дешевый металл. Вот почему чемоданы, даже пустые, были такими тяжелыми.

— Вы и теперь считаете наши действия оскорбительной придиркой? — спросил начальник.

Адель тупо смотрела перед собой, нервно перебирая пальцами кудрявую шерсть пуделя, и молчала.

— Ну, хорошо, снимите пальто, присядьте вон на тот стул, подпишем с вами протокол, — сухо добавил начальник.

— Ничего я вам не подпишу! — возбужденно сказала Адель.

— Обойдемся и без вашего автографа. А вот без законных мер, пожалуй, не обойдемся… Придется вам задержаться.

Адель поежилась и укоризненно сказала:

— Мало вам моих драгоценностей, вы хотите еще и меня…

— Нам хорошо известно, что у вас в Ленинграде был договор с Лотнером — незаконно вывезти драгоценности весьма сомнительного происхождения. Вы хорошо знали, во имя чего и на какой риск идете. Впрочем, не имеет смысла здесь продолжать разговор…

Адель, казалось, утратила способность говорить; так и стояла она, красивая и элегантная, вмиг потеряв знаменитую немецкую самоуверенность, — жалкая, растерянная.

Несколько позднее в моей ленинградской квартире зазвонил телефон. Ссылаясь на серьезные причины, Шервиц попросил разрешения меня навестить. Конечно, я согласился, и скоро, похудевший, усталый, он уже сидел у меня в кресле.

— Что-нибудь случилось, коллега?

— Случилось? Не то слово. Со мной ничего не случилось, но у меня такое ощущение, что нечто происходит за моей спиной и я вот-вот опять попаду в неприятную историю.

— Вы говорите, как Пифия. О чем, собственно, идет речь?

— Как вам сказать… — замялся он, — о женщине.

— Опять женщина! — едва не рассмеялся я, но грустный вид Шервица заставил взять себя в руки.

— Я самый последний неудачник. Стоит только познакомиться с красивой женщиной, как все разбивается, словно стекло, и мне остается лишь собирать осколки, — уныло сказал он.

— Ваша образная речь не дает представления о деле. Лучше скажите проще и понятнее: что случилось?

— Я познакомился с очень милой женщиной — правда, она скорее любезна, чем красива.

— Как обычно, — заметил я.

— Нас познакомил официант в «Астории».

— По собственной инициативе или вы его об этом попросили?

— Он сам попросил меня помочь одной даме кое-что перевести на русский язык: ей надо было срочно представить какую-то бумагу в одно учреждение, но папку с переведенным текстом она забыла дома, возвращаться не хотелось. Сказал, что дама меня знает, может быть, и я ее вспомню… При всем своем желании я не мог представить, где мы с ней встречались. Но не мог же я не выполнить просьбу дамы, к тому же весьма симпатичной?