Приживется ли демократия в России - Ясин Евгений Григорьевич - Страница 19

Да, существовали свобода слова, свобода собраний, свобода ассоциаций, т. е. многие неотъемлемые признаки демократии, однако не появились еще устоявшиеся институты, отсутствовала привычка к демократии, не было опыта использования гражданами своих прав и свобод. Такая протодемократия по природе своей способна свергать тоталитарные режимы, однако способность к созиданию ей не свойственна, особенно если протодемократия сталкивается с болезненными реформами или спонтанными кризисами, неизбежными в процессе трансформации. Кроме того, протодемократический режим в стране, никогда не имевшей собственной демократической традиции, где граждане скорее склонны к покорности, бунту и воровству, нежели к отстаиванию своих прав и самоорганизации, обречен на полную или частичную неудачу.

Расставание с иллюзиями: Татьяна Заславская о I Съезде народных депутатов:

«Иллюзии начали рушиться на первом съезде, напоминавшем „табор“, раскинувшийся на четыре тысячи лет. Крики, шум, демонстрация себя, полное нежелание и неумение слышать других. А голос каждый имеет один, сам по себе ты просто незначим, да и всех „демократов“ было около ¼. Ни одно более или менее здравое решение не проходило. Несмотря на полное отсутствие средств и ускоряющийся спад производства, предлагались дорогостоящие социальные программы, рассчитанные на массовую поддержку. Даже частичная их реализация резко ускорила бы инфляцию и в конечном счете – ухудшила бы положение населения. Неквалифицированные Съезд, Верховный Совет, правительство не смогли противостоять популизму, что имело катастрофические последствия…

Наверное, в стране, где никогда не было демократии, ее возникновение требует времени. Помните, как была шокирована интеллигенция, когда М. С. Горбачев употребил выражение „так называемые демократы“. Я тоже почувствовала себя оскорбленной. А в скором времени и сама стала так говорить, ибо столько оказалось „примазавшихся“ к демократии…» (Заславская 2002: 89—90).

По меньшей мере до 1993 года, т. е. до принятия новой Конституции, в России имела место протодемократия, пока продолжалась антитоталитарная революция.

Революция

Исследование процессов трансформации российской экономики и общества необходимо включает в себя анализ революции 1989—1993 годов.

И. Стародубровская и В. Мау, разбирая само понятие революции как социального феномена, приходят к выводу, что, вопреки распространенному мнению, определяющим моментом революции является не насилие, но стихийность развития, неуправляемость политического процесса и слабость государства. Результаты революции обычно выходят за рамки намерений и интересов любой из участвующих в ней сил. Именно в революционные эпохи действуют мощные и в то же самое время слабо управляемые социальные механизмы. Можно определить некие переломные точки, развилки, когда подобные процессы оказываются по сути своей разнонаправленными (Стародубровская, Мау 2001: 313).

Слабость государства во время революции выражается в том, что власти оказываются не в состоянии, во-первых, ее предупредить (например, посредством своевременных реформ), а во-вторых, контролировать темпы и направленность самих перемен. Революция воспринимается населением прежде всего как утрата порядка, анархия. Вину за это обычно возлагают на тех или иных лидеров, но их в период революции чаще всего поднимает и уносит стихийной волной. Лишь немногим удается оседлать поток событий, точнее, угадать его направление, подняться вместе с ним на поверхность и иногда даже найти способ воздействовать на стихию.

Слабость государства проявляется: 1) в неспособности собирать налоги и, как следствие, перманентном финансовом кризисе; 2) в постоянных колебаниях проводимого курса, вынуждаемых давлением различных социально-политических сил и стремлением власти реагировать на это давление, маневрировать в целях самосохранения; 3) в наличии множества центров власти – двоевластии, сепаратизме или самовластии регионов; 4) в отсутствии общепризнанных правил игры. Стихийность делает невозможной демократию в описанном выше смысле: никто не знает, как будут действовать его оппоненты, каждый старается выиграть любой ценой, не стесняясь в средствах и не рассчитывая на сдержанность других. Известны слова Робеспьера: «Революция – это война между свободой и ее врагами; конституция – это режим уже достигнутой победы… Закон, таким образом, – это результат революции, а не та норма, с которой считаются во время революции. Революционное правление опирается в своих действиях на священнейший закон общественного спасения и на самое бесспорное из всех оснований – необходимость» (читай – революционную целесообразность) (Там же, 396).

Относительно того, имели ли мы дело в данном случае с революционными процессами или же другим типом смены власти, высказываются разные суждения. Например, Л. Шевцова считает, что следует говорить лишь о «системно ограниченной революционности», поскольку власть тогда осталась в рамках «традиционно русской парадигмы моносубъектности» (Шевцова 2002: 126—127), т. е. основанной на все той же общей вере в необходимость одного всевластного лидера.

Т. Заславская убеждена в ином: «Мой общий вывод заключается в том, что новой социальной революции в России не было.

В действительности имела место эволюция, в основе которой лежало, однако, не постепенное и последовательное развитие, а цепочка сменявших друг друга кризисов. Исходный подъем демократических движений, соединившихся с национально-освободительными, завершился распадом СССР. Радикальные либерально-демократические реформы фактически вылились в ограбление общества горсткой в общем случайных людей. Начавшаяся затем спонтанная трансформация в условиях отсутствия у правящей элиты стратегии и политической воли имела следствием… крайнее ослабление государства и тотальную криминализацию общества» (Заславская 2002: 189).

Получается, что если бы не было распада СССР – и/или «ограбления общества случайными людьми» – и/или у правящей элиты была бы стратегия и политическая воля – и/или не существовало бы ослабления государства и тотальной криминализации, то тогда мы могли бы говорить о социальной революции? Добавим условие Л. Шевцовой: и/или установился бы нормальный демократический режим с разделением властей и политической конкуренцией. Короче говоря, если бы политические перемены происходили красиво и «интеллигентно», тогда это была бы революция?

Возникает вопрос: а где в мире вы видели революции подобного рода: без ослабления государства, без криминализации, без нуворишей, с продуманным планом действий, с быстро развивавшейся демократией? По-моему, все перечисленные социальные «гадости» как раз и есть настоящие признаки революции. Нормальная же демократия появляется только в том случае, если в обществе устанавливается равновесие сил, на основе которого становится возможным социальный консенсус. Равновесие сил – не признак революции, но итог развития, где революция составляет эпизод, или ряд эпизодов, или даже исходный пункт для нахождения точки равновесия новых сил.

Я бы добавил к названным двум признакам революции – стихийность и слабость государства – еще один: решение качественных проблем развития страны. Л. Шевцова говорит о смене правил игры: в случае Английской и Французской революций – о преодолении феодализма; русской начала ХХ века – о решении крестьянского вопроса, вопроса о земле; революционных событий 1989—1993 годов – об избавлении от тоталитаризма, переходе к рыночной экономике, распаде империи и возникновении национального государства.

Стихийность и слабость государства в период революции делают возможной лишь протодемократию, имеющую в глазах современников ту прелесть, что граждане какое-то время пользуются бóльшими свободами, чем даже при зрелой демократии. Однако подобное положение долго сохраняться не может: вместе с революцией умирает и протодемократия.

Для революции характерны волны радикализации и стабилизации. На первом этапе главную роль играют умеренные лидеры, их сменяют радикалы, а затем наступает этап стабилизации, когда радикалы оттесняются от власти и ее захватывают силы порядка. Так было во время Английской и Французской революций, в Смутное время, в 1905 и в 1917 годах в России. Всякий раз эти волны отражают смену общественных настроений.