Все о внешней разведке - Колпакиди Александр Иванович - Страница 85

Встреча Понтекорво и Барковского состоялась в де­кабре 1949 года и продолжалась два дня. Понтекорво пе­редал своему оператору большое количество докумен­тов, касающихся проблем конструирования, строитель­ства и эксплуатации ядерных реакторов смешанного типа. Но наибольший интерес для советских ученых, как ока­залось, представляли переданные Понтекорво расчеты каналов циркуляции теплоносителя, подробные данные о конструкции тепловыделяющих элементов и о различ­ных нормативах и параметрах контроля испытаний и эксплуатационного режима реакторов. Барковский обу­чил Понтекорво, как пользоваться фотоаппаратом и пе­ресылать материалы на непроявленной фотопленке.

Вернувшись в Москву, Барковский составил отчет о командировке, в котором, говоря о Каспаре, написал следующее:

«Каспар оказался очень интересным человеком: доб­рожелательным, подвижным и коммуникабельным. Об­мен мнениями по затрагивавшимся научно-техническим вопросам показал его хорошие разведывательные воз­можности в добывании информации, в частности по замедлению нейтронов, ядерной изометрии и другим аспектам атомной физики.

В процессе беседы было также установлено, что ка­ких-либо подозрений к себе или тайных попыток приме­нить к нему режимные ограничения он не замечал»[119].

После этой встречи в Центре решили, что работа с Понтекорво вышла на новый, многообещающий этап. Но неожиданный арест Фукса в конце января 1950 года спутал все карты. Так как Фукс работал вместе с Понте­корво, то над последним нависла серьезная угроза про­вала. Поэтому в Москве решили не рисковать, а вывести Понтекорво вместе с семьей на территорию СССР.

Впрочем, и сам Понтекорво понимал, что после аре­ста Фукса английская контрразведка начнет тщательно проверять всех работающих в Харуэлле ученых и со вре­менем установит его принадлежность к коммунистической партии. Поэтому в июле 1950 года он уволился из Харуэлла и перешел в Ливерпульский университет, где должен был приступить к работе в январе 1951 года. В начале августа 1950 года он приехал в Италию в отпуск.

Тем временем советская разведка разработала опе­рацию по выводу Понтекорво в Москву. Окончательно все детали были согласованы с ним 22 августа в Риме. 1 сентября Понтекорво с женой и детьми сел на само­лет шведской авиакомпании и вылетел в Копенгаген, а оттуда на поезде поехал в Стокгольм, якобы навес­тить родителей Марианны. Но, оказавшись в Стокголь­ме, Понтекорво не поехал к родителям жены, а на самолете 2 сентября вылетел вместе с семьей в-Хель­синки. В хельсинкском аэропорту их встретила машина советского посольства, на которой они добрались до советско-финской границы и пересекли ее без всяких осложнений. После этого Понтекорво и его близкие на поезде приехали в Ленинград, где на несколько дней остановились в гостинице, а затем поездом отбыли в Москву.

В Москве Понтекорво сразу же была предоставлена пятикомнатная квартира со всеми удобствами в доме на улице Горького (ныне Тверская). А спустя три месяца, в начале ноября 1950 года, вся семья прибыла в Дубну. В Дубне Понтекорво поселился в двухэтажном коттедже на главной улице этого научного городка, где в таких же коттеджах жили другие ведущие ученые-физики.

Приехав в Дубну, Понтекорво практически сразу на­чал работу в лаборатории Института ядерных проблем АН СССР. О том, как к нему относились советские ученые, можно судить по воспоминаниям Венедикта Петровича Джелепова, в то время заместителя начальни­ка лаборатории:

«Бруно и члены его семьи не говорили по-русски, а все мы могли читать по-английски, но говорили очень плохо. Это создавало определенные трудности. Однако Бруно сразу же покорил нас своим внешним обаянием и манерой держаться в обществе. В России принято обра­щаться друг к другу по имени и отчеству, и нам, факти­чески сверстникам Бруно (мне было столько же лет, сколько и ему, а Мещеряков был старше всего на три года), было неудобно называть его только по имени. Что касается молодых сотрудников, то они считали это про­сто невозможным. Поэтому в первую же встречу я спро­сил Бруно, как звали его отца. Он ответил: «Массимо». Тогда мы договорились, что будем называть его Бруно Максимовичем. С тех далеких лет он стал известен в научных и общественных кругах России как Бруно Мак­симович Понтекорво»[120].

Работая в СССР, Понтекорво достиг замечательных научных результатов. Так, в 1951—1953 годах он провел исследования процессов образования нейтральных пио­нов при соударениях нейтронов с протонами и ядрами на пятиметровом синхроциклотроне. За эту работу ему в 1953 году была присуждена Сталинская премия СССР.

Впрочем, рассказ о научных достижениях Понтекор­во не входит в нашу задачу. -

Достаточно сказать, что в 1958 году он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР и на­гражден орденом Трудового Красного Знамени, в 1961— 1966 годах был профессором кафедры элементарных час­тиц Московского государственного университета, а в 1962 году награжден орденом Трудового Красного Зна­мени. В 1963 году Понтекорво была присуждена Ленинс­кая премия за цикл работ по физике слабых взаимодей­ствий и нейтрино. Тогда же его наградили орденом Ле­нина, избрали членом бюро Отделения ядерной физики АН СССР, а на следующий год — действительным чле­ном Академии наук СССР.

С 1966 по 1986 год Понтекорво заведовал кафедрой элементарных частиц Московского государственного университета, с 1967 по 1993 год являлся членом науч­но-координационного совета Института физики высоких энергий, с 1969 по 1986 год был председателем Научно­го совета АН СССР по нейтринной физике, а с 1971 по 1990 год начальником научно-экспериментального отде­ла слабых и электромагнитных взаимодействий Лабора­тории ядерных проблем Объединенного института ядер­ных исследований. За это время его работы были отмече­ны медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-ле­тия со дня рождения В. И. Ленина» (1970), орденом Ле­нина (1973), орденом Трудового Красного Знамени (1975), орденом Октябрьской Революции (1983). В после­дние годы жизни, с 1990 по 1993 год, Понтекорво яв­лялся научным консультантом дирекции Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ).

Впрочем, не надо думать, что Понтекорво был эта­ким сухим ученым, вечно погруженным в научные про­блемы. Наоборот, он обладал живым темпераментом, любил шутки и розыгрыши. Вот что он пишет в своей автобиографии о том, как проводил свободное время:

«До 1978 года у меня было отличное здоровье, и спорт и путешествия были моим любимым времяпровождени­ем. Я прилично играл в теннис и имел первый разряд. Я был одним из зачинателей и пропагандистов подводного спорта в России. Занимаясь подводной охотой, я погру­жался на глубину до двенадцати метров не только на Черном море, но также и на Тихом океане в весьма экзотических местах, куда можно было добраться только на вертолете или военно-морском судне для чтения лек­ций пограничникам. Я был страстным любителем водных лыж»[121].

Долгие годы судьба не предоставляла Понтекорво возможности посетить родину. Но в своей душе он не терял надежды и сохранял любовь к родной стране — Италии. С 1969 года и до самой смерти он являлся со­председателем общества «СССР— Италия». А когда в конце 70-х годов в связи с разрядкой международной обстановки у него появилась возможность выезжать за границу, он первым делом поехал в Италию.

«В 1978 г., в связи с семидесятилетием Эдуардо Амальди, — вспоминал Понтекорво, — я вернулся в Италию на несколько дней после долгих 28 лет отсут­ствия! У меня нет слов, чтобы описать эмоции, кото­рые я испытал, когда вновь оказался в Институте физи­ки Ферми и Амальди, Разетти и Сегре, Майораны и Вика... Впоследствии я приезжал в Италию почти каж­дый год и на значительно более длительное время. Я нашел страну совершенно отличной от той, в которой жил прежде. Вот самые первые впечатления. Италия полна не только иностранных туристов, но и иностран­ных рабочих, среди которых много цветных. Нет больше голода, нет портретов дуче, нет пыли в маленьких го­родах, автострады в отличном состоянии и напоминают американские. Но движение автотранспорта, насыщен­ное, но терпимое еще в 1978 г., сегодня в Риме стало невыносимым. Забыта организация общественного транспорта; автобусы и такси (когда их находишь) дви­жутся как улитки, а метро практически отсутствует. Кроме того, к моему стыду, я впервые, в возрасте 65 лет, был поражен прелестью маленьких итальянских городов, которые, как и тройку великих (Венецию, Флоренцию, Рим), я вновь посетил: Пизу, Лукку, Сие­ну, Сан-Джиминьяно, Урбино, Губбио, Ассизи, Монтепульчано, Орвието,

Совану...»[122]