Девочка с красками - Карелин Лазарь Викторович - Страница 20

А она только эти глаза и видела.

— Не знаю, ещё не знаю, — сказала она, мучительно-трудно выговаривая слова. — Папа...

Она увидела, как тревожно вздрогнули его зрачки. Она поняла: это он испугался, что она снова сейчас попросит его начать с ней разговор о самом главном. Тот разговор, который он ей обещал вчера, когда они прощались: «Завтра я всё-всё тебе объясню...» Вот и пришло это завтра, и он ничего ей не объясняет, и всякий раз вздрагивают его глаза, едва лишь она заговаривает с ним об этом.

— Папа... — Таня лихорадочно стала искать, какой бы задать сейчас отцу вопрос, чтобы не мучить его больше. — Папа, а что такое завещание? Вот ты говорил, что Черепанов переписывает всё время завещание то на одного, то на другого. А почему? Что это такое?

Отец понял и благодарно улыбнулся дочери:.

— Сейчас, сейчас тебе всё объясню...

Солнце заслепило воду у противоположного берега и на стрежне, и туда нельзя было смотреть. А их берега солнце ещё не коснулось, здесь было ещё прохладно и порывисто дул ветер, неся в себе горьковатый запах камышей. Так пахли камыши возле Камы. Значит, оттуда, с Камы, и ветер. Ему ничего не стоит пролететь мигом три километра и даже сберечь в себе этот влажно-горький, будто даже зеленоватый на цвет запах камышиных зарослей. Саша говорит, что так пахнет и на море. Он был раз с сёстрами на Чёрном море. Он уже во многих местах побывал — её друг Саша. Он и в Москве два дня жил. Проездом. А вот Таня так туда и не выбралась, хотя ей-то проще простого было поехать в Москву — там жил её отец, там строил он свои громадные и белые дома, похожие на океанские корабли. Нет, видно, совсем не проще простого было для Тани попасть туда, где жил её отец. Совсем не проще простого...

— Завещание, Танюша, — заговорил отец, — это такое распоряжение на бумаге, заверенное свидетелями, по которому человек оставляет после себя своё имущество кому-нибудь из родных или друзей. Поняла?

Таня кивнула.

— А у старика есть что завещать, — продолжал отец.— Вот ты видела его картины. Ведь это целое собрание. Там есть и ценные. Помнится, два этюда Кустодиева, рисунки Сергея Коровина, а одна из картин Ключевского кремля писана, кажется, Константином Фёдоровичем Юоном. Ему замечательно удавалась наша северная старина. Тут он бывал художником превосходным, по-настоящему самобытным. Помнишь, монастырская стена и звонница? Ты запомнила эту картину?

— Да, — снова кивнула Таня.

— Расскажи про неё. Нет, не оглядывайся на мона-

стырь, а расскажи по памяти, как увиделась она тебе там, на картине. Ты же рисуешь, кажется? Вот и расскажи, художница, что вошло из этой картины в твои глаза?

Обернувшись к Тане, обняв её за плечи, отец полушутя будто выспрашивал её сейчас, но в голосе звучала у него серьёзность, и Таня поняла, что он ждёт от неё каких-то серьёзных, точных слов об этой картине, которая лишь мимолётно увиделась ей на стене черепанов-ской мастерской.

Таня задумалась, уже привычно для себя прикрыв ладонью глаза — так часто

делал Черепанов во время работы, — и стала вспоминать. Вновь увиделись ей не по-нынешнему белая монастырская стена, и её ожившая с колоколом звонница, и лес за стеной какой-то ненынешней синевы. И сразу, вместе с этими образами, пришло к Тане смутное чувство тревоги и тяжести, то гнетущее чувство, которое она испытала в мастерской Черепанова, когда хорошенько вгляделась в древний лик своего Ключевого и будто увидела на его улицах городского чудака, согбенно и хмуро бредущего куда-то с озверелым, кудлатым петухом на плече.

— Он только издали красивый, этот монастырь, — сказала Таня, медленно, словно вглядываясь, произнося слова. — А на самом деле он страшный. И колокол у него звонит страшно. Бум! Бум! Бум! Ворота — как в крепости. Стены — как в крепости. Если уж войдёшь туда, то не выйдешь. А издали он лёгкий, белый, приветливый. И всё равно видно — страшный.

Отец остановился и за плечи обернул к себе дочь и снова пристально поглядел на неё. Он уже много раз со вчерашнего вечера пристально всматривался в неё, но сейчас он как-то посмотрел по-новому. Как — Таня не поня-

ла. И только почудилось, что отец посмотрел на неё уважительно, или нет, удивлённо, или, может быть, обрадо-ванно. Но нет, с чего бы это было ему так на неё смотреть? Она ничего такого сейчас не сделала и не сказала, за что бы он мог её похвалить. А уж удивляться ей и вовсе незачем. Спроси он у неё, как полагается отцам, о её школьных успехах, и ей бы пришлось признаться, что учится она совсем не так уж хорошо. Недаром же сказала её классная руководительница, что Таня Васильева могла бы учиться куда лучше, что она пока «ни то ни сё».

Таня решилась и прямо тут же выпалила об этом отцу:

— Знаешь, папа, а у меня в дневнике троечек, как гусят в пруду!

Ох, как же ей хотелось, чтобы отец, как оно и положено всем отцам, потребовал сейчас её школьный дневник и стал бы подшучивать над ней и даже бранить её — пусть даже бранить её — за каждую тройку!

— Таня! Та-ня! — услышала она вдруг Сашин голос, прозвучавший хоть и приглушённо, но совсем близко.

Она порывисто оглянулась — у берега никого. А Сашин голос уже снова звал:

— Сюда, сюда гляди!

16

Немного отступя от берега и неподалёку от того места, где стояли сейчас Николай Андреевич и Таня, мрачно высилось чёрное, из помертвелых, трухлявых брёвен строение. Башня не башня, амбар не амбар. Только под самой крышей крохотные, как дыры, оконца. Таня знала, когда-то, очень давно, в таких вот амбарах вываривалась в чанах поваренная соль. Теперь эти башни, те, что ещё уцелели, стояли без дела, заброшенные, вот-вот готовые

рухнуть. Таня боялась заходить в них. Внутри они были совсем уж страшные, со своими какими-то свистами-присвистами, скрипами и вздохами. В иных ещё уцелели громадные чаны для варки соли, в иных были свалены какие-то проржавелые части машин, или тюки с паклей, или дранка и ещё что-то совсем уж бросовое. Сторожей здесь не полагалось, замков на дверях не было.

— Сюда, сюда гляди! — снова позвал Сашин голос.

— Да вот же он, — сказал Николай Андреевич, протя-нув руку.

Таня глянула и увидела в дыре-оконце под самой крышей башни Сашино смеющееся лицо. Как он туда забрался? Она сразу страшно за него испугалась и крикнула:

— Слезай! Башня сейчас упадёт! Слезай, говорят!

Саша в ответ только ещё отчаянней высунулся в оконце. Ему, наверно, было там хорошо, наверху. Видно вокруг далеко, может быть, даже Каму оттуда видно. Но всё-таки там страшно. И с земли можно приметить, как покачивается на ветру эта ветхая башня. А если вслушаться, то слышен станет скрип её брёвен, не одного или двух, а всех сразу, всего сразу ветхого сруба. Страшно!

— Вели ему слезть! — обернулась Таня к отцу. — Он тебя послушается.

— Ни за что на свете! — весело сказал Николай Андреевич. — Он теперь никого не послушается. Я помню, я тоже вот залезал туда. Сколько лет прошло, а всё ещё помню. Видно, смелые минуты в жизни всегда запоминаешь, Таня.

— Смелые минуты? — переспросила девочка. — А что это такое?

__ что такое? А вот давай спросим сейчас у Саши.

Они подошли к башне. Двери-ворота в неё были полуотворены.

— Войдём, — сказал отец и взял дочь за руку. — Не бойся, этот сруб ещё сто лет простоит. Кедровые брев-нушки-то.

Их обступила темнота, правда недолгая, — глаза стали быстро привыкать, и вот уже увиделись тюки пакли и мрачные стены со светящимися под потолком оконцами. И там, под потолком, на ветхих стропилах Таня разглядела своего Сашу, и не только его, но и неизменных его спутников: Егора Кузнецова, Мишку Котова и даже тихого и робкого Васю Ларионова.

Тане стало обидно: вот даже Вася и тот взобрался туда, под самый потолок, и, кажется, чувствует себя там вполне хорошо.

— Плохо быть девочкой! — горестно шепнула она. — Вот я смелая, а всё равно боюсь туда лезть. А Мишка или Вася хоть и не смелые, а полезли... Ребята, вам там не страшно?! — с надеждой на их чистосердечное признание, что им там всё-таки страшно, громко окликнула Таня своих друзей.