Оковы страсти - Роджерс Розмари - Страница 95

Алекса пыталась взглянуть ему прямо в глаза (он все еще держал ее в своих руках), но безуспешно: он не отрываясь смотрел на ее губы. Она постаралась произнести спокойно:

— Николас?.. — Ей хотелось быть смелой, достаточно находчивой, чтобы мысли, облеченные в оболочку слов, слетали с языка. Ей хотелось спросить мудро и глубокомысленно: «Почему мы постоянно стараемся обидеть, уколоть друг друга, как какие-то дуэлянты? Чтобы скрыть правду?»

Он обнял ее и заглянул ей в глаза, она ничего не сказала, словно прочитав его темные мысли.

— Твои уста обещали мне так много, и я хочу этого от тебя сейчас. Сейчас, здесь и все сразу!

Глава 40

Кабинеты конторы мистера Эдвина Джарвиса на Линкольн-Инн-Филдз всегда отличались уютом и каким-то семейным теплом (об этом заботилась его жена): букетики цветов в керамических вазах, на стенах яркие вышивки. В приемной всегда наготове был горячий чайник, в том случае если посетители пожелают выпить чашечку китайского чая с сахаром и сливками, а то и «заморить червячка» песочным печеньем. День выдался пасмурный и промозглый, на улице дул пронизывающий ветер, но здесь было тепло. Весело потрескивал огонь в камине, а пол возле него был устлан небрежно брошенным поверх старого, истершегося ковра ярким легкомысленным ковриком ручной работы. Молодой улыбчивый клерк провел и усадил Алексу на удобную скамеечку, так чтобы она могла согреться.

— Я немедленно доложу мистеру Джарвису, что вы здесь, леди Трэйверс. К сожалению, у него сейчас посетитель. Если бы я знал, что вам назначена встреча, я обязательно напомнил бы ему об этом.

— Нет, он не ждал меня. Скорее это была моя инициатива. Я проходила мимо и вспомнила, что уже давно хочу посоветоваться с мистером Джарвисом по целому ряду вопросов. Но если он занят, то, конечно…

— Нет, нет, леди Трэйверс. Я убежден, что он примет вас, как только… Подождите немного, хорошо? Думаю, что он освободится через пятнадцать минут. Я доложу мистеру Джарвису, что вы здесь, и…

Бедняжка леди Трэйверс, думал мистер Микс, сегодня на себя не похожа: лицо осунулось, под глазами синяки, такое впечатление, что она ночью глаз не сомкнула, и даже голос ее звучал вяло и безжизненно. Он принес ей чашку крепкого горячего чая, но она, натянуто улыбнувшись и поблагодарив его, даже глоточка не сделала. Сидела и напряженно смотрела на огонь, будто бы могла там что-то увидеть.

А она видела так много! Ничего и никого не замечая вокруг, словно загипнотизированная, пристально смотрела она на прыгающие, пляшущие огоньки и отблески пламени — и вспоминала. Как кадры прокручивала в сознании образы, голоса, слова. Калейдоскоп событий, беспорядочно, хаотично сменяющих друг друга, некоторые навевали тоску… Изменялись даже ее чувства, ее разум, и она уже не знала, что ей надо, что ей делать, чего она хочет.

Хочет… Зачем же вспоминать о том, что она кричала ему ночью? Алекса покраснела. «Хочу тебя… И знаю, что ты так же сильно хочешь меня…» И она доказала это и ему, и себе, отбросив прочь робость и стыдливость. Но неужели он снова и снова хотел ее только из-за того, что она так прекрасно и так естественно изобразила из себя шлюху? «Тебе бы только быть портовой проституткой, обслуживающей клиентов в дверях и за тюками грузов: быстро удовлетворить одного, потом второго, третьего». Он угрожающе рычал на нее, потом вдруг грубо и больно схватил за волосы и принялся целовать…

Казалось, по крайней мере ей, будто после этого разрушилась стена ненависти между ними — и не нужны были больше жестокие и оскорбительные слова и поступки, чтобы наказать и защититься. Может быть, таким образом, он хотел рассеять все ее подозрения и опасения, укротить и заставить верить ему? Но как же узнать ей это? Как же осмыслить все четко и беспристрастно, если она не научилась избавлять свой разум от нежеланных мыслей и образов?

«Покрути снова калейдоскоп, Алекса, просмотри все внимательнее. Что ты видишь?» Сколько же ей было, когда сэр Джон подарил эту игрушку, веселую и забавную? Так много разноцветных кусочков и узоров — она могла превратить их во что угодно.

«Соберись с мыслями! Что ты видишь?» Кусочки были голубого цвета, а узор — он и она, созданные друг для друга: они лежали, переплетаясь всеми изгибами своих тел. Ее голова покоилась на его руке, щека ощущала его дыхание. Им хорошо было вместе: легко и спокойно говорить, и так же хорошо лежать молча, тесно прижавшись друг к другу.

Неужели его слова были лишь сладкой ложью, когда он прошептал:

— Мне кажется, ни одна женщина не вызывала во мне такого сильного желания, как ты, Алекса. И никого не хотел я так, как хочу тебя.

А она глупо спросила:

— Даже больше, чем ты хотел свою… — и прикусила язык.

— Я никогда не испытывал влечения к своей жене как к женщине. Я брал ее с вожделением, да пьяному проще вытворять что угодно и с кем угодно. Разве не говорил я тебе об этом в Риме, когда рассказывал историю своей жизни? Что еще я пропустил?

— Прости меня. Я не имела права спрашивать тебя об этом да и не хотела. Ты всегда говоришь о ней с такой горечью. Будто ты… Будто ты ненавидел ее, хотя и чувствовал себя виноватым.

— Думаю, что именно из-за этого я ненавидел ее. За то, что чувствовал свою вину, за то, что ее похитили индейцы, и за все остальное, к чему бедная девочка не имела никакого отношения. Но больше всего я ненавидел ее — понимаешь ли ты это, черт тебя побери? — за то, что она не умерла тогда, когда должна была умереть, а выжила, Бог знает почему, пока я не убил ее.

Хотя у камина было жарко, Алекса поежилась. Мистер Микс с беспокойством посмотрел на нее: уж не лихорадка ли у нее? Как быстро покраснели ее щеки. Уж скорей бы хозяин, который знает наверняка, как обращаться с ней, выпроводил нудного деревенского сквайра. Может быть, спросить ее, чем он может помочь ей? Да не его это дело, знай свое место. А леди Трэйверс была настолько поглощена своими мыслями, все так же пристально глядела на огонь, что, казалось, не замечала ничего вокруг. Что же она увидела там, подумал клерк, продолжая прерванную работу. Молодая красивая женщина. Может быть, лицо мужчины?

А Алекса видела и воочию представляла до боли знакомое и самое близкое ей лицо: цвет его глаз, тяжелую челюсть, жесткий, упрямый изгиб его губ, особенно когда он ругался. Никогда в жизни не видела она такого грубого и жестокого лица. Она знала каждую его черточку и линию. Лицо безжалостного испанского конкистадора, чужака; он не вписывался в рамки лондонского света, где джентльменам надлежало следовать установленным нормам и правилам, соблюдать определенные условности. «Испанец», — в шутку назвал его однажды Чарльз. А сам он себя величал «калифорнийцем». Он и не отрицал, что он убийца, хотя она неоднократно безуспешно пыталась остановить его, не хотела слышать его разоблачительные откровения. Но он сильнее прижимал ее к себе, не обращая внимания на ее протесты и извинения, что она затронула и разворошила что-то потаенное и слишком личное.

— Перестань! В конце концов, это я первый заговорил о моей жене и могу удовлетворить твое тайное любопытство, моя Пандора. Тебе, конечно, хочется услышать конец этой трагедии?

— Николас, пожалуйста, не рассказывай. Не надо…

— Не надо, но я, наверное, должен.

Она вспомнила, что во время своего рассказа он обнимал ее за плечи, а она повернула голову так, что лицо ее и губы касались его руки. Она запомнила каждое слово, каждую фразу его рассказа, они словно отпечатались в ее мозгу.

— Говорил я тебе, когда это было? Да это и не важно, я сам не помню. Но после первого года безуспешных поисков и дознаний она была мертва для меня да и для окружающих. Ее семья заказывала мессы за упокой ее души, а имя ее было выгравировано на мраморе в семейном склепе. И как бы похоронив ее, все о ней забыли — весьма удобно для окружающих, а особенно для меня. Если бы не случайное стечение обстоятельств. В Мексике у нас родственники, и мы дали объявление, обещая вознаграждение за любую информацию. Разве можно было предположить, что кто-то отзовется на него через столько времени?