Деревянные четки - Роллечек Наталия - Страница 51

Ведро с водой, метла и брошенные на пороге тряпки свидетельствовали о том, что Рузя и Гелька выполняют свое субботнее поручение.

Я подошла к двери. Из костела до меня долетел голос, который мог принадлежать только юноше:

– Как хочешь, а я пойду и возьму всё на себя.

Вместо ответа раздалось всхлипывание.

– Не плачь ты, ради бога! Ну кто мог ожидать? Я пойду в дирекцию и все объясню. Ведь не выбросят же тебя. Они в конце концов – люди…

– Нет, нет, нет… – раздался быстрый шепот.

Воцарилась тишина.

"Это Гелька, конечно! Кто же может быть еще?… Но кто там с нею, интересно?" – И я осторожно заглянула в приоткрытую дверь.

В полосе света, падающего от свечи, стоял худощавый смуглый паренек.

Я быстро отскочила от двери. Тот самый! Да, об ошибке не может быть и речи. Первый раз я видела его во время уборки костела. Он тогда неожиданно появился на пороге, кого-то отыскивая взглядом. Теперь-то я уж знаю, кого он искал тогда! А потом… Потом я видела его в группе парней возле почты, которые хотели нас освистать. И наконец, третий раз я видела его, когда он провожал с вечерних занятий Гельку и Рузю. Они тогда сильно смеялись на пару с Гелькой. Им можно было просто позавидовать. А Рузя шла возле них, как монахиня, лишь время от времени поднимая глаза на шаловливую пару.

Что могли значить его слова: "не выбросят же тебя"? Разве Гельке грозило исключение из вечерней школы? Сабина говорила, что Гелька пропускает занятия, а после уроков таскается с парнями. Видимо, это стало известно дирекции, и она хочет теперь исключить из школы нерадивую ученицу, а Гелькин молодой человек намеревается сам пойти в дирекцию и просить о прощении.

Мне вспомнилась матушка-настоятельница, подстерегающая Гельку возле калитки. Боже мой, что же будет, когда в монастыре узнают о том, что Гельку исключают из вечерней школы?…

Во время ужина я не сводила глаз с Гельки. Но она отлично притворялась, и по ее внешнему виду никто бы не мог догадаться, что эта смеющаяся девушка еще час назад отчаянно рыдала в старом костеле. Сидя теперь рядом с Рузей, ока беспрерывно подтрунивала над ней. А у Рузи был болезненный вид, и чувствовала она себя очень плохо. Рузя отодвинула от себя тарелку и, подперев голову руками, терпеливо переносила все Гелькины остроты и колкости.

После ужина в столовую вошла сестра Модеста и, остановившись посередине комнаты, громко сообщила:

– Послезавтра состоится выезд за квестой.[124] Поедут две телеги. На одной из них – сестра Зенона с Рузей и Гелей, на другой – сестра Станислава с Зоськой и Владкой. В течение завтрашнего дня все должны подготовиться к отъезду.

Я посмотрела на Гельку. Она старалась изобразить на своем лице полное равнодушие. Но как неловко на сей раз получалось у нее это! Раскрасневшиеся щеки и нервно дрожащие губы выдавали с головой ее волнение, что не могло не вызвать жалости к ней. Но в ответ на мой сочувственный взгляд она нахально рассмеялась и передернула плечами:

– Пфи, подумаешь! Могу и поехать. У нас как раз кончились летние вши, так надо привезти зимних, про запас.

– Немедленно выйди отсюда вон! – вспылила сестра Модеста.

Но Гельки и так уже не было в столовой.

Я осмотрелась по сторонам, отыскивая на лицах девочек признаки сочувствия к Гельке. Но вместо этого увидела зевающие рты и слепленные всесильным сном веки. Только Рузя упорно смотрела в окно, уставившись куда-то в одну точку.

– Отъезд четырех девушек за квестой дает возможность остающимся на месте пожертвовать свой труд господу Иисусу, – раздался голос сестры Модесты. – Обязанности Рузи возьмет на себя в качестве жертвы господу Иисусу Сабина. Обязанности Зоськи – Наталья. А обязанности Гельки и Владки поделят между собою Йоася и Зуля.

Ничто не возбуждало во мне такой ненависти к сестре Модесте, как это кощунственное слово "жертва", звучавшее в ее устах особенно издевательски.

Каждая "жертва" являлась для сестры Модесты тем мешком, в который можно было впихивать дополнительное поручение, предназначенное для нас. "Жертва" была трусливой уверткой монахини, к которой она прибегала каждый раз, когда не хотела нам прямо и открыто сказать: вы должны сделать то-то и то-то, потому что больше некому это делать. Эта "жертва" была такой же лицемерной ложью, как и те обещания, которые давали ксендзу рыцари господа Иисуса Христа на собраниях "Круцьяты", но которых они никогда не выполняли.

Иногда сестра Модеста, вспомнив о своих обязанностях моральной руководительницы и воспитательницы, доставала записную книжку и, заглядывая в нее, вызывала к себе по очереди девчат во время рекреации:

– Владка, Сташка, Иоанна, вы давали обещание прочитать в качестве жертвы господу Христу по двадцать четок. Немедленно отправляйтесь в часовню выполнять свое обещание.

Вызванные сестрой Модестой, девчонки шли в часовню… выполнять обещание.

Когда в спальне погас свет, я подошла к Гелькиной койке. Она тихонько всхлипывала в подушку. Я присела у нее в ногах.

– Геля…

– Что тебе?

– Тебе не хочется ехать, верно?

Она долго вытирала нос.

– Ты бы предпочла остаться, правда?

– Ну хотя бы…

– Этот выезд должен быть тебе ужасно противен, особенно сейчас, – продолжала я, делая легкие намеки на то, что мне всё известно, и желая своим сочувствием вызвать ее на откровенность. – Для тебя было бы лучше сейчас никуда не ехать…

– Конечно, лучше. На улице холодина дьявольская, а ты тут трясись в холод по грязи, на телеге, может, десять дней, а может – и больше…

"Заговаривай, заговаривай зубы, – подумала я. – Я-то знаю, почему тебе не хочется ехать".

– Я понимаю, – сказала я с ударением. – Ясное дело, что ты предпочла бы никуда не двигаться отсюда.

– А что ты ко мне привязалась! Конечно, каждый бы предпочел.

Не клеился у нас что-то разговор с Гелькой, на который я возлагала столько надежд. Поэтому я попробовала подойти к делу с другого конца и сказала:

– Сестра Модеста велела вам подготовиться к отъезду. Наверно, вы получите на дорогу теплое белье и толстые чулки.

– Как бы не так! Были у собаки сапоги, а у нас – теплое белье! "Подготовиться" – это у сестры Модесты значит сходить на исповедь, потому что может случиться так, что кто-либо из нас сломает себе шею в дороге. Ну, не морочь мне голову и иди спать.

Разочарованная, я поплелась к своей койке.

На другой день после полудня я чистила в сенях картофель. Мои мысли кружились вокруг непонятного "дела" Гельки. С каким упорством защищала она свою тайну минувшей ночью! Глупая! Если бы она доверилась мне, то, может быть, общими усилиями мы что-нибудь и придумали бы.

– Значит, не хочешь ехать за квестой? – услышала я вдруг голос матушки-настоятельницы.

Она шла из швейной мастерской. За нею с поникшей головой следовала Рузя. Матушка приостановилась в сенях и, повернувшись к Рузе, сказала:

– Сестра Модеста говорит, что ты жалуешься на боль в слепой кишке. Поэтому ты не хочешь ехать?

– Да.

– И давно у тебя болит?

– Нет, недавно.

– Ну, что же. Раз недавно, – значит, нет в этом ничего серьезного. Сделай себе компресс и помолись в часовне святому Экспедиту, защитнику от всевозможных несчастных случаев. Отправитесь в дорогу завтра утром, в семь часов.

А утром мы с любопытством наблюдали за тем, как отправлялись монахини с девушками в дальнюю дорогу.

Две гуральские телеги, запряженные тощими лошаденками, стояли возле калитки. Кругом царил полумрак, под копытами у лошадей шелестели облетевшие с деревьев листья. По небу плыли тяжелые серые тучи. Монахини были одеты в черные свитеры и длинные пелерины. Зоська, которая напялила на себя всё, что только могла, была похожа на ворох старого тряпья, перетянутый посередине веревкой. Рузя и Гелька натянули на себя какие-то ватные фуфайки, а Владка, которая ехала за квестой первый раз, была одета легче всех. Она одна радовалась предстоящей поездке и весело прыгала возле телеги, как воробей.

124

См. прим. на стр. 165.